Таис Афинская - Ефремов Иван Антонович - Страница 77

Эллины особенно почитали тех своих атлетов-победителей на олимпийских играх, которые одолевали соперников качеством, отсутствующим у простых смертных, – спокойствием, даром и свойством богов.

Поэт говорил, что «все свои годы они хранили медовое спокойствие, самое первое из их высоких дел. Ничего нет выше этого благородства, украшающего каждый прожитый день…»

Спокойствие олимпийского победителя отличало и Эрис, придавая особенный оттенок каждому ее жесту и слову. И сейчас Таис с удовольствием смотрела на ее прямую посадку на пляшущей, по обыкновению, капризной Салмаах. Бережно, как хрупкую милетскую вазу, передала рабыня-сирийка брыкающегося и повизгивающего от восторга Леонтиска. Обе женщины поехали по замощенным улицам, выбирая короткие и крутые спуски и не обращая внимания на восторженные взгляды прохожих. Таис и Эрис давно привыкли к ним. Действительно, эта пара, как в свое время Таис с Эгесихорой, не могла не привлекать внимания. А у юношей попросту захватывало дух, и они долго провожали глазами прекрасных всадниц.

После буйной скачки по полю ристалищ, пустынному и заброшенному после того, как прекратились персидские гонки колесниц, еще не возобновленные македонцами, Таис вернулась умиротворенная. Смыв пыль и уложив усталого сына, она вернулась к письму в другом настроении.

«Александр, – писала она, – все более отдаляется от своих воинов и даже военных советников, философов, географов и механиков.

Великий македонец совершил подвиг, превосходящий деяния мифических героев – Геракла, Тесея и Диониса. Эллада всегда была обращена более к востоку, чем к темному и дикому западу. Она как бы тянулась к древним искусствам и великому знанию, накопленному в исчезнувших царствах, через зацепившуюся за край Азии Ионию, через легендарный Крит. Александр широко распахнул ворота Востока. Туда, на свободные или опустошенные войной земли, хлынул поток предприимчивых эллинов: ремесленников, торговцев, художников, учителей. Македонцы со своими награбленными в войне деньгами и рабами получали обширные имения и селились в местах, куда более плодородных и теплых, чем их гористая родина. Новые города требовали съестного, дерева и камня для построек. Воины жили в достатке и быстро обогащались. Так велики оказались завоевания страны, что в Элладе стали чувствовать недостаток людей, подобно тому как это ранее случилось в Спарте, отдавшей своих мужчин в качестве наемников и окончательно сникшей в последнем усилии борьбы против Александра. Вся Эллада постепенно обезлюдеет, устремляясь в Азию, рассеиваясь среди масс ее населения и по необъятным просторам степей и гор. Если так пойдет, то в какую Элладу мы вернемся?..»

Таис задумалась, пощекотала подбородок тростинкой.

«…Александр и все македонцы ожесточились в тяжелой войне, – продолжала афинянка письмо, – взаимные отношения подчиненных и властителя сделались натянутыми, как никогда прежде. Униженная покорность новых соратников сделала полководца еще чувствительнее. Забылась прежняя мечта о гомонойе – равенстве людей в разуме. Божественность великого македонца стала доказываться способами, более приличествующими вождю дикого племени, нежели владыке мира. Александр с помощью персидских советников вздумал ввести обычай простираться перед ним на земле, но натолкнулся на резкое сопротивление старых сотоварищей. Когда ветераны – полководцы и воины личного окружения Александра – гетайры увидели своего вождя, восседающего на троне из золота, в длинном персидском одеянии, с высокой тиарой на голове, они сначала рассмеялись, спрашивая Александра, какой маскарад или игру он затеял. Каллистен, афинский философ, присланный Аристотелем, полный энтузиазма, вначале поверил в божественность Александра и начал писать „Анабазис“ – историю, прославляющую его походы. Теперь он первый заявил, что обожествление никогда не имело места при жизни любого героя, даже сына бога. Геракл с его величайшими подвигами, Дионис, совершивший первый поход в Индию, были возведены в божественное достоинство лишь после смерти. В своей земной жизни Дионис был фиванцем, а Геракл – аргивянином. Поклонение живому человеку, хотя бы и сыну бога, противоречит духу эллинизма и является не более как варварством.

„Александр не бог, – публично заявил философ, – не сын Зевса от земной женщины. Он самый храбрый среди храбрых, самый умнейший из всех талантливых полководцев. Только деяния его, божественные по значению, могут создать ему славу героя и возвеличить до полубога“.

Александр затаил злобу на Каллистена. Философа поддерживали македонские ветераны, но он не имел влиятельных друзей. В конце концов вместе с юношами из ближайших прислужников царя его осудили за намерение убить Александра и еще за какие-то преступления. Юношей побили камнями собственноручно военачальники Александра, а Каллистена заковали в цепи, посадили в клетку и, по последним слухам, повесили в Бактриане. Однако простирание перед собой Александр отменил. Еще до того, отступив от Реки Песков в Мараканду, Александр много пил, стремясь облегчить страдания – головные боли после ранения камнем. В припадке ярости он убил Черного Клейта, верного, туповатого гиганта, дважды спасавшего его жизнь, брата Ланисы, няни Александра в Пелле. После тяжких приступов меланхолии и раскаяния Александр отправился штурмовать заоблачную крепость Бактрианы. Там он женился на дочери бактрианского вельможи Роксане, схваченной как военная добыча.

Птолемей писал, что брак не смягчил порывов жестокости, повторявшихся все чаще. Даже им, ближайшим друзьям, надлежало соблюдать большую осторожность в отношениях с царем.

Еще в начале странствования по восточным степям Александр заменил свой шлем с львиной головой на другой, украшенный крыльями большой птицы. Местные жрецы уверяли, будто в царя вселился Симург – дух высоких холмов, спускающийся на землю в образе грифа, чтобы помочь людям в их бедах.

Не знаю, чем помогал Александр жителям восточных степей…»

Таис оборвала начатую фразу, тихо засмеялась и дописала: «видишь, я попала под влияние Птолемея. Мудрый воин любит предсказывать беды и перечислять прошлые несчастья, хотя это нисколько не мешает его храбрости и веселому нраву. Слишком веселому в том, что касается женщин! Тут он поистине равен Александру в неутомимости исканий. Впрочем, ты это знаешь. Давно, еще в Египте, ты предсказала ему, что женщин у него будет много, а богиня одна. Теперь эта „богиня“ – его жена и что же дальше?

Довольно, я устала писать, а ты утомишься читать. Приезжай сюда в Экбатану, и мы с тобой наговоримся вдоволь, покатаемся на лошадях, потанцуем. Здесь собралось много поэтов, философов, художников, музыкантов и артистов. Здесь и Лисипп со своей мастерской, и эвбеец Стемлос, славный статуями коней, знаменитая певица Аминомена… много прекрасных людей. Сюда же в ожидании Александра прибывают путешественники из очень далеких стран Индии, Иберии. Приезжай, тебе будет веселее, чем одной в Вавилоне! Не будем слишком страдать за наших мужей. Помимо боевых и походных тягот, у них есть своя доля счастья. Птолемей писал о необъятных равнинах, поросших ароматным сильфием, о захватывающем дух зрелище исполинских снежных гор, ряд за рядом, вершина за вершиной заграждающих путь на юг и восток. О горных озерах волшебной голубизны, таких же глубоких, как небо. О невообразимом просторе степей, где плоские холмы, увенчанные странными изваяниями плосколицых и широкобедрых женщин, вздымаются бесконечной чередой, как волны моря между Критом и Египтом. И наверное, выше всего для них чувство каждодневных перемен, ожидание неслыханных чудес по мере приближения к пределам суши…

Птолемей писал, что чем ближе они продвигаются к Индии, тем больше становится деревьев, одинаковых с нашими в Элладе. Ели и сосны в горах за Парапамизом совсем такие же, как в горах Македонии, иногда кажется, приходишь снова на родину. Этому нет объяснения…»

Таис закончила письмо, запечатала и, чтобы оно ушло поскорее, велела отнести в дом начальника города и казначея Гарпала, заменившего убитого Пармения. Четыре тысячи пятьсот стадий – немалое расстояние отделяло Экбатану от Вавилона, но ангарейоном – государственной почтой письмо шло всего шесть дней.