Развязка петербургских тайн - Зобин Вадим - Страница 18

— Алексеевна... —- немного подумав, сказала Наташа.

— Вам, Наталья Алексеевна, непременно надо уехать из Петербурга. Хотя бы на месяц... Оста­ваться в здешнем климате для вас очень опасно... Может открыться процесс, и тогда лечение станет затяжным и очень затруднительным.

— У меня нет средств на поездку.

— Выслушайте меня и, ради Бога, не переби­вайте!

— Платон Алексеевич... — сразу перебила Загурского Наташа, догадываясь, о чем он будет го­ворить.

— Имейте хоть толику терпения, — повысив голос, сказал Платон Алексеевич. — Мы должны объясниться... Я не мальчик, я многое повидал в жизни, и если бы кто-то сказал мне, что я спосо­бен влюбиться с первого взгляда, я поднял бы его на смех. Оказывается,

о себе мы знаем еще мень­ше, чем о других...

— Дорогой Платон Алексеевич... — снова по­пыталась прервать Загурского Наташа, но он умо­ляюще замахал руками.

— Выслушайте меня! Умоляю вас! Так вот, я влюбился, как безусый юнец... Чем чаще я вас ви­дел, разговаривал с вами, тем сильнее становилось мое влечение к вам, моя страсть, если хотите... Но я видел, что безразличен вам, чувствовал, что вы не любите меня. Что ж, сказал я себе... Время — лучший доктор... Либо время излечит меня от люб­ви к вам, либо вы в конце концов ответите мне взаимностью... Другого не дано. Я совершенно не намерен воспользоваться вашим отчаянным поло­жением. В настоящий момент я предлагаю вам от­правиться со мной в Швейцарию. У меня был на­пряженный год, мне нужно восстановить силы... Вам эта поездка необходима как лекарство. Поеха­ли, Наталья Алексеевна?

Наташа неопределенно пожала плечами. В же­сте этом не было согласия, но и не было отказа. И Платон Алексеевич продолжил свой монолог с еще большим напором и убежденностью.

— Чудесный воздух, целебные источники, ти­шина... Вам там будет так хорошо! А чтобы не вы­зывать лишних пересудов и кривотолков, обвенча­емся.

Наташа подняла глаза на Загурского; в ее взгляде были благодарность и боль одновременно. Она хотела что-то сказать, но Платон Алексеевич опе­редил ее.

— Это будет совершенно формальный акт... Ни­когда я не воспользуюсь своим супружеским пра­вом, если буду знать, что вы этого не хотите... У вас было время, чтобы убедиться: я непреклонно верен своему слову. Я не тороплю вас. Решайте, Наталья Алексеевна.

Дом Шпильце. Петербург.

Амалия Потаповна вышла встречать Загурско­го на лестницу. Такой чести удостаивались только самые почетные гости.

— Поздравляю, Платон Алексеевич. Слышала, на днях свадьба. Где будете венчаться?

— Еще не решил, Амалия Потаповна... Где-ни­будь за городом... В маленькой церковке... Ни у меня, ни у невесты родственников в Петербурге нет, так что гостей ожидается немного. Повенча­емся и сразу уедем... В Швейцарию, в деревню Лихтендорф...

— Стало быть, вы решили принять мое предло­жение, — сказала Шпильце, приглашая Загурско­го в кабинет и усаживая его на диван.

— Этого я не сказал...

— Как же... — растерялась Амалия Потапов­на, — вы же только что сказали, что едете в Лихтендорф.

— Не отказываюсь от своих слов... Живопис­ное место, прекрасный горный воздух. Думаю, жене там будет хорошо. Что же касается вашего пору­чения... Я мог бы за него взяться, но хотелось бы знать ваши условия.

— Вы их уже высказали, Платон Алексеевич. Я оплачиваю вашу поездку... Ну, сколько, по-ваше­му, может стоить такая поездка? Думаю, десятьтысяч серебром достаточно...

— Давайте, Амалия Потаповна, договоримся так: вы мне ничего не предлагали, я от вас ничего не слышал, — очаровательно улыбаясь, сказал Загурский.

— Платон Алексеевич, побойтесь Бога! Десять тысяч серебром — очень хорошие деньги... Мне приходилось оказывать людям весьма деликатные

 услуги, и я никогда не брала больше.

— Времена меняются! — не переставая улы­баться, возразил Загурский. — Сегодня я столько беру за полостную операцию с обезболиванием хло­роформом по методу профессора Пирогова. Согла­ситесь, драгоценная Амалия Потаповна, что спа­сать человеку жизнь, видеть слезы благодарности его близких приятней, чем превращать нормаль­ного человека в сумасшедшего.

Амалия Потаповна сморщилась, как от зубной боли:

— О, Господи! Что у вас за привычка — все огрублять...

— А вы, Амалия Потаповна, на мой вкус, слиш­ком часто упоминаете имя Божье... Бог в таких де­лах, какими мы с вами собираемся заняться, лицо лишнее. Это, скорее, епархия Вельзевула... Не так ли?

Амалия Потаповна перекрестилась.

— Хотите, расскажу о последнем скандале в редакции «Современника»? Об этом сейчас толь­ко и говорят в обществе, — меняя тему разговора, предложил Загурский. — Дело в том, что я пользую известного писателя...

— Мне теперь не до писателей, — раздражен­но прервала его Шпильце. — Я хотела бы знать ваши условия.

— Пятьдесят тысяч, — совершенно будничным тоном произнес Загурский.

— О, майн гот! — взмолилась Амалия Потапов­на.

— Я же просил вас, драгоценная! Не нужно Бога...

— Это меня разорит! — Шпильце заходила по кабинету.

— Заметьте, Амалия Потаповна, я ни на чем не настаиваю и ни о чем не прошу. Просите меня вы... Нет так нет! Надеюсь, мы и впредь будем встре­чаться как хорошие старые друзья.

Загурский поднялся.

— Сядьте! — остановила его Амалия Потапов­на. — Вы действительно ставите меня на грань ра­зорения. Последнее время у меня были большие расходы... Вперед деньги я не плачу... В крайнем случае — аванс... десять тысяч...

— Двадцать пять... И расписка на остальные... Шпильце недобро усмехнулась:

— Какого содержания расписка?

— Обычная расписка... Примерно такого содер­жания: «Дана господину Загурскому в том, что ему будут выплачены оставшиеся двадцать пять тысяч за пользование госпожи Бероевой, приведшее ее к полной невменяемости». Дата и подпись.

— Иногда мне кажется, что у вас, дорогой Пла­тон Алексеевич, что-то с головой... Делать такие предложения...

— Шутка, Амалия Потаповна, — заразительно расхохотался Загурский. — Готов поверить вам на слово.

Амалия Потаповна обидчиво поджала губы.

— Странные у вас шутки, Платон Алексеевич...

— Мы, медики, любим пошутить... — не уни­мался Загурский. — Тут намедни мой ординатор взял в морге отрезанную женскую голову с рос­кошными распущенными волосами и явился к од­ной полковнице... А у той в это время были гости...

Шпильце стало дурно, она побледнела, дыха­ние сделалось шумным и прерывистым. Загурский заметил это и дал ей понюхать флакончик с наша­тырем, который всегда носил с собой.

— Прошу простить... Не предполагал в вас та­кой чувствительности... Давайте обсудим детали предстоящего дела...

— Можно в другой раз? — взмолилась Шпиль­це. — Мне не по себе.

— Разумеется. — Загурский откланялся. После его ухода Амалия Потаповна довольно

долго сидела с закрытыми глазами. Наконец, стрях­нув оцепенение, позвонила. Явился слуга.

— Позови того... из соседней комнаты...

Слуга вышел, и сразу в комнату, подобостраст­но согнувшись, вошел дурно одетый господин со стертым лицом.

— Как тебя величать, голубчик? — брезгливо спросила Амалия Потаповна.

— Зовите попросту — Гусь, ваше превосходи­тельство. Меня так все называют.

— А имя у тебя есть?

— Никак нет, ваше превосходительство...

— Видел господина, который только что был у меня?— спросила Шпильце.

— Так точно...

— Он на Литейном живет в собственном доме...

— Как же-с... Господин Загурский, профессор...

— Так ты его знаешь? — удивилась Амалия По­таповна.

— У нас работа такая... Известных людей надо знать.

— У Загурского хранится тетрадочка одна... Ежели бы ты мне ее принес, я бы тебе за нее руб­ликов сто дала...

— А что за тетрадочка, позвольте полюбопыт­ствовать?

— Да примерно вот такая. — Амалия Потапов­на протянула Гусю тетрадь в кожаном переплете.

Гусь открыл тетрадь и спросил: