Адъютант его превосходительства - Северский Георгий Леонидович - Страница 6

— Я уверен, что вы крупно разбогатеете, господа, — сказал Лацис, пряча лукавинки в глазах.

— О! Каким образом?

— Мы победим, и, естественно, интерес к Советской России значительно возрастёт! Тогда у вас купят все фотографии. — Лацис встал, давая понять, что беседа подошла к концу.

Встали и журналисты. Жапризо, весело потирая руки; Колен — медлительно, с какой-то старческой неохотой: не было удовлетворения, не сумел задать нужные вопросы, не оказался хозяином положения.

— Если мы кому-нибудь скажем, что в Чека работают весёлые, остроумные люди, нам никто не поверит. — И Жапризо, ловко выдернув из папки, положил перед Лацисом фотографию Киева: — Подпишите, пожалуйста!..

Лацис склонился к фотографии, черкнул несколько скупых слов о том, что верит в их объективность…

Журналисты вышли от Лациса явно обескураженные. Сенсации не получилось. Только факт самого пребывания в Чека. Только это…

А тем временем Фролов, Красильников и Кольцов, наскоро пообедав здесь же, в кабинете, вновь вернулись к прерванным делам, к выработке правдоподобной версии. Для разведчика версия — это так много! Ошибка в версии — провал.

— Следующее соображение, — сказал Фролов. — Генерал Казанцев помнит тебя как боевого офицера и конечно же попытается использовать на передовой. Нам же необходимо, чтобы ты осел у него в штабе.

— Это уж как получится, — качнул головой Кольцов. — Мне самому в своих стрелять не с руки. Но и настаивать на том, чтобы оставили в штабе, опасно…

— Это верно, в штабе не оставят. Потому что ты для них чёрная кость, сын клепальщика. Хоть и офицер, но сын рабочего, вряд ли такому они окажут доверие.

— Что делать, Пётр Тимофеевич, родителей себе не я выбирал.

— А ты их на время смени. — Фролов вынул из ящика стола объёмистую книгу «Списки должностных лиц Российской империи на 1916 год». Раскрыл книгу на букве «К». — Среди нескольких десятков Кольцовых мы нашли вполне для тебя подходящего: Кольцов Андрей Константинович. Действительный статский советник. Уездный предводитель дворянства. Начальник Сызрань-Рязанской железной дороги… По наведённым справкам, в семнадцатом году уехал во Францию, там умер. Вдова и сын живут под Парижем… Ну как, такой родитель тебе подойдёт?

— Листай дальше, Пётр Тимофеевич! — обречено махнул рукой Кольцов. — Может, найдёшь кого-нибудь попроще! Ну, какого-нибудь акцизного. За дворянина-то я вряд ли сойду.

— Ну почему? — недовольно поморщился Фролов. — Мне приходилось не только потомственных допрашивать, но и отпрысков их сиятельств. В большинстве своём невежественные ферты попадались…

Красильников, внимательно оглядев Кольцова, добродушно и простовато обронил:

— Не сомневайся, по виду ты чистый беляк. Глянешь на тебя — рука сама за наганом тянется…

— Вот видишь! — весело подтвердил Фролов. — Ладно, мы ещё подумаем над этим. А сейчас Семён Алексеевич отвезёт тебя в Свяюшино на нашу дачу. Поживёшь там дня три, подумаешь, подготовишься. — Фролов подошёл к книжному шкафу, достал стопку книг: — Обязательно прочитай вот это: мемуары контрразведчиков Семёнова, Рачковского и Манасевича-Мануйлова. Авторы-жандармы; дело в том, что контрразведка белых ничем не отличается от третьего отделения царской охранки: те же методы и приёмы, и работают в ней те же бывшие жандармские офицеры. А вот это записки капитана Бенара из второго бюро французской разведки. Пройдоха, нужно сказать, из пройдох! А лихо описывает свои похождения в германском тылу. Тут много ерунды, но некоторые наблюдения и аналитические суждения очень профессиональны. Обрати на них внимание.

Кольцов взял книги и не удержался, спросил:

— Пётр Тимофеевич, а как собираешься переправить меня через линию фронта?

— Есть одна мысль. Через день-два скажу окончательно… Мы тут, в Очеретино, засекли цепочку, по которой господ офицеров переправляют к Деникину. Отправим тебя и — прихлопнем эту лавочку.

ГЛАВА ВТОРАЯ

С наступлением густых сумерек, убаюканный шелестом старинных тополей, городок засыпал. Вернее, это была видимость сна: сквозь щели закрытых наглухо ставен пробивался на улицу слабый, дремотный огонь коптилок, доносились приглушённые до опасливого шёпота голоса, из сараев раздавалось позднее мычание застоявшихся коров. Люди проводили ночи в тревожном, насторожённом забытьи, вскидываясь при каждом шуме или шорохе.

Много бед пережил этот степной городок за последние полтора года. Несколько раз его оставляли красные, ободряя жителей обещанием вернуться. Вступали деникинцы — начинались повальные грабежи, ибо пообносились белопогонники изрядно, а затем — под меланхолическую музыку местного оркестра — меланхолические кутежи. А когда наскучивало и это господам офицерам, поднималась стрельба под колокольный звон оживающих церквушек. Несколько раз с лихим посвистом и гиканьем залетали на взмыленных конях одуревшие от попоек махновцы — и снова на улочках наступали грабежи и разносилась пьяная стрельба.

За последние дни положение на фронте резко изменилось. Части Добровольческой армии захватили Луганск и теперь пытались изо всех сил развить успех.

До Очеретино было ещё далеко. Но по ночам занимались над горизонтом багряные отсветы. Они совсем не походили на те спокойные и плавные зарницы, освещающие степь в пору созревания хлебов. Вот и не спалось людям в предчувствии новой беды. Ни души на улицах, ни тени. Над запылёнными плетнями свешивались потяжелевшие ветви вишен и яблонь.

Павел Кольцов торопливо прошёл в конец пустынно-тихой Базарной улицы, вышел к кладбищу. В эти годы люди мало думали о мёртвых — хватало забот о живых. Кладбище поросло тяжёлой, могильной травой. А над нею, как пни в сгоревшем лесу, торчали верхушки массивных каменных крестов и остовы истлевших от сырости и забвения деревянных, отчего кладбище странно походило на пожарище.

Пройдя кладбище и за ним пустырь, Кольцов увидел старый дом, обнесённый с трех сторон высоким, уже успевшим покоситься забором. Стараясь быть незамеченным, вдоль забора прошёл к дому, внимательно оглядел окна, закрытые изнутри громоздкими дубовыми ставнями. Было тихо и мертво, словно дом давно покинули хозяева.

Павел осторожно поднялся на крыльцо и негромко постучал в дверь три раза и, сделав небольшую паузу, ещё три раза, затем, отойдя на шаг, закурил.

Дверь долго не открывали. Несколько минут он вообще не слышал никаких признаков жизни, хотя каким-то шестым чувством ощутил, что его оттуда, изнутри, осторожно разглядывают. Затем в глубине дома едва послышались лёгкие шаги, и щель входной двери затеплилась красноватым светом. Встревоженный женский голос спросил:

— Вам кого?

— Софью Николаевну, — тихо и спокойно сказал Кольцов и, немного помедлив, добавил со значением: — Я от Петра Николаевича.

Там, в доме, видать, не торопились впускать. Раздумывали. Прошло несколько томительных мгновений, и было неизвестно, поняли ли обитатели дома полупароль или нет.

— Вы один? — наконец отозвался тот же голос.

И тогда Кольцов, отступая от железных правил конспирации, сердито сказал:

— Боюсь, если ещё минут пять простою, то буду уже не один.

Эти слова возымели действие: прогремел отодвигаемый засов, резко звякнули защёлки и замки. Воистину, здесь жили потаённо. Дверь открыла пожилая дама с грузными, мужскими плечами. В руках она держала керосиновую лампу.

Придирчиво оглядев Кольцова с ног до головы, хозяйка посторонилась, пропуская его в дом. Павел подождал, пока она задвигала все засовы, запирала с какой-то неуклюжей тщательностью все замки. Затем, освещая путь лампой, провела Павла в большую комнату, заставленную громоздкой старинной мебелью с бронзовыми нашлёпками, причудливыми вензелями и хитрыми завитушками. Вещи говорили, что ещё совсем недавно здесь жили по-барски. Поставив на стол лампу, дама указала Павлу на диван:

— Прошу… присаживайтесь. — И сама села рядом, немигающими глазами бесцеремонно и пристально рассматривая гостя, который начинал ей нравиться; манерой держаться он напоминал молодых поручиков. Затем она повелительно сказала: — Так я вас слушаю… — Но в глазах её уже не было прежней озабоченной насторожённости.