Музыка и медицина. На примере немецкой романтики - Ноймайр Антон - Страница 42

Вскоре Роберт столкнулся с поэтом, который символически взял на себя роль отца, и поэтический мир которого стаи литературным событием для юноши, — Жаном Полем Рихтером. На его размышлениях Шуман стремился в дальнейшем проверять свою собственную жизнь, как он записал однажды в дневнике. Мир ощущений Жана Поля повлиял не только на его письма, дневники за целые годы заполнены идеями этого идола. Даже инициатива вести дневник исходила от Жана Поля, «чтобы когда-нибудь, в более поздние годы, будь я счастлив или нет, а к сожалению, я предлагаю последнее — я мог сравнить свои взгляды и чувства с прошлыми и посмотреть, остался ли я верен своим чувствам, своему характеру». Особенно его очаровала литературная находка Жана Поля — «двойственный образ», с помощью которого он в своих новеллах пытался изобразить существенные характеры двух персонажей. Прежде всего в новелле «Юношеские годы» на примере близнецов Вульта изображена противоположность человеческого характера. Эта новелла дала толчок Шуману к изображению противоположных характеров художников Флорестана и Эвсебия, которые соответствовали двум душам, жившим в его груди: Флорестан как карьерист смелый, пылкий и гордый, а Эвсебий мечтательный, душевный, нежно-восприимчивый. В сущности его душевная жизнь соответствовала изображенному в литературе типу «раздвоенного», который в то время вошел в моду.

Под влиянием Жана Поля Роберт начал писать новеллы. 29 июля 1829 года он записал в свой дневник: «„Июньские вечера“ — мое первое произведение, мое самое настоящее и прекрасное; как я плакал, когда его писал, и как был всякий раз чудесно счастлив». Эта новелла описывает многие психические проблемы, которые обременяли 18-летнего юношу. Среди этих проблем основную роль играли одиночество, печаль и сексуальная неудовлетворенность. Как и в других местах его дневника, мы наталкиваемся здесь на колебания чувств, изменчивая динамика которых выдает не только его большое внутреннее беспокойство, но и чрезмерный самоанализ с элементами самобичевания. Как спасали его сердечные излияния, которые он доверял «книге жизни», от страхов перед общественностью и приступов депрессии, показывают многие доверчивые записи: «Ты написан ни для кого больше, только для меня и моих одиноких счастливых сердечных вечеров… ах, я был часто печален, очень подавлен и сокрушен, тогда я бежал к тебе, и душа больше не плакала, потому что она могла говорить».

Если «Июньские вечера», как и другие литературные опыты Шумана, остались незавершенными, то это было не только знаком его внутренней раздвоенности, но и прежде всего возрастающего поворота к музыке. Ведь в поэтической манере Жана Поля он видел качество, которое думал найти в музыке, так как «поэтическое» во всем его музыкальном творчестве начинается с чисто лирического чувства. Он видел литературный мир в зеркале поэзии и таким образом создал предпосылки своей душевной интроекции. Мировая скорбь, отречение, печаль по прошлому были основными темами, вокруг которых кружили его мысли, и которые со времени «Страдания Вертера» Гете владели миром. Германия в это время переживала волну самоубийств. Из дневника Шумана мы узнаем, что и он подробно обсуждал эту тему со своим школьным другом Штегером. Из музыкантов, как он думал, такое душевное состояние было у Франца Шуберта. Кем был для него до сих пор Жан Поль в поэзии, то же самое стал означать Шуберт в музыке. Эта заинтересованность гением побудила его поздней осенью 1828 года сочинить «Восемь полонезов для фортепьяно в 4 руки». Когда он немного позже узнал о его смерти, то был глубоко потрясен. В его дневнике записано: «А ты, рано ушедший домой, ты, божественный Шуберт… ты, неземной витающий дух, который окутывает весенние цветы». По словам Эмиля Флексига, «Шуман при первом известии о его смерти так разволновался, что я всю ночь слышал, как он рыдал». В некоторых композициях, написанных сразу же после смерти Шуберта, как, например, «Бабочки» или его клавирный квартет в c-Moll, который он в своем дневнике назвал «Готтептоттиана» и записал 7 февраля 1829 года как Opus I, Шуман символически хотел вернуть к жизни Франца Шуберта.

В автобиографических записях Шумана все время появляется еще одна проблема, а именно, сексуальная неудовлетворенность, его боязнь быть отвергнутым и не узнать взаимной любви. Это было заметно по его отношению к двум лейпцигским возлюбленным молодости — Нанни Петч и Лидди Хемпель и, может быть, еще заметнее на примере его восторженной любви к Агнес Карус.

После того как на одном званом вечере он познакомился с певицей старше его на 8 лет, он вскоре стал ее аккомпаниатором, чтобы изучить песни Шуберта. Ее привлекательная внешность и приятный голос стали причиной вспыхнувших чувств Роберта. 2 июня 1828 года он записал в дневнике: «Позавчера был у К[арус]; я не знал, как у меня было на душе. Я сидел с ней два часа за фортепьяно, и у меня было такое чувство, как будто все таящееся в глубине моей души проснулось…». С этого времени ее имя часто встречается в дневнике. В последней записи говорится: «Хочу лечь спать и видеть во сне ее, прекрасные сны об Агнес». В его отношениях с этой женщиной, которые продолжались 5 лет, возникли сложности в связи с тем, что у нее был муж, врач, который не только в рамках Эдипова комплекса был соперником Роберта, но одновременно стал его первым психиатром. Д-р Карус любил молодого пианиста и дал ему кличку «Фридолин». Он, кажется, на некоторое время допускал флирт между Робертом и своей женой. Он был медицинским директором сумасшедшего дома в Кольдице, где жили 400 больных в очень тяжелых гигиенических условиях; в этом же здании жила и супружеская пара Карус. При таких обстоятельствах не удивительно, что Роберт во время посещений Кольдица очень противоречиво относился к обоим, не только из страха перед собственными осложнениями, но и из-за удручающей атмосферы, оказывающей влияние на любого посетителя. Так, молодой, восприимчивый и впечатлительный от внешних обстоятельств Шуман очень испугался, тем более, что перед его глазами стояла сестра Эмилия, страдающая тяжелым психозом.

УНИВЕРСИТЕТСКИЕ ГОДЫ

Когда д-р Карус получил должность профессора в Лейпцигском университете, ситуация изменилась. Д-р Карус побудил мечтательного юношу, который по настоянию матери записался в университет, искать контакты с другими семьями. Он надеялся таким образом разорвать отношения, существовавшие между Робертом и Агнес. В рамках этих устремлений Шуман познакомился с преподавателем музыки Фридрихом Виком и его десятилетней дочерью Кларой, которые 31 марта 1828 года давали приватный концерт в доме Карусов. Агнес продолжала быть для него обожаемой, хотя и недосягаемой возлюбленной. Шуман и позже мог поддерживать отношения с женщинами, сохраняя внутренние чувства и внешнюю дистанцию, идеализируя их; но благодаря табу, они для него становились недоступными. Только так можно понять особенно сердечные отношения к женам своих братьев.

В развитии Шумана эпизод с Агнес Карус и ее супругом был вроде терапии. Он постепенно учился вести себя по-взрослому и больше держать под контролем свои эротические чувства. Д-р Карус был для него желанной мишенью для компенсации агрессивных чувств ревности. В дневнике Шуман записал: «Старый сонный Карус… невежа Карус, трагикомичный юморист, испорченный полиметр…» Такие слова — реакция гнева, наблюдающаяся у молодых людей по отношению к тем, кто мешает в любви, выражение внутреннего душевного напряжения и конфликта. В ранних дневниках Шумана нет таких реакций, но с возрастом проявляются два способа поведения: гнев или враждебность, которые он должен держать под контролем; с одной стороны, необыкновенное самообладание Шумана, его стеснительность при разговоре, чрезвычайная доброжелательность и великодушие по отношению к людям, которые были охарактеризованы Питером Оствальдом как феномен, предполагающий внутренний сверхконтроль или блокирование агрессивного поведения. Но с другой стороны, Шуман иногда реагировал краткими, быстро проходящими вспышками гнева, которые были вызваны чувством вины или страха. Предположительно его внутренний механизм самозащиты против насилия не был таким совершенным и действенным, как он сам того желал. Гнев, вызванный таким чувством вины, был направлен иногда даже против музыки. Это говорит о том, что музыка для его чувств и фантазий была относительно надежной отдушиной. В дневнике от 5 июня 1831 года записано: «Музыка, как ты мне противна и до смерти надоела!» Такие и подобные тирады против музыки отражают его глубокий конфликт между повиновением и разрушительным гневом, с которым он боролся всю жизнь.