Бегущая за луной - Аллен Сара Эдисон - Страница 25

— Это мой ребенок? — спросил он.

Она почувствовала, как вокруг сердца затянулась первая нить — тонкая, острая, крепкая.

— Конечно, твой. У меня это был первый раз. Ты у меня первый.

Он так долго молчал, что она решила, он бросил трубку.

— Джулия, я не хочу ребенка, — наконец признался он.

— Ну, теперь уже поздно, — она постаралась выдавить смех.

— Точно поздно?

— Ты о чем?

— Мне шестнадцать! — взорвался он. — Я не могу быть отцом! И потом, я встречаюсь с Холли. Это худшее, что могло случиться. У меня есть свои планы.

Вторая нить, третья, четвертая… Они стянули ей сердце, оплели ее всю изнутри, так что стало трудно дышать.

— Ты встречаешься с Холли? — Джулия знала об этом, но решила, что после всего, что было той ночью на футбольном поле… как он на нее смотрел, как он к ней прикасался…

Как он мог делать такое с ней и оставаться с Холли?

— Мы всегда были вместе. И ты это знаешь. Мы собираемся пожениться. После университета.

— Но в ту ночь…

Он перебил ее:

— Тебе было плохо.

— Значит, дело не только в ребенке? — прошептала она. — Я тебе не нужна?

— Мне очень жаль. Правда. Я думал, ты знаешь.

Он думал, я знаю? На глаза навернулись слезы, дыхание стало прерывистым и учащенным. Джулия испугалась, что ей станет плохо.

Он же был должен ее спасти.

— Я сама обо всем позабочусь, — сказала она, собираясь повесить трубку. Пусть ребенок не нужен Савьеру, но ей-то он нужен. Она сможет о нем позаботиться.

Савьер неправильно понял ее.

— Вот хорошо. Это правильно, Джулия. Я знаю, это будет тяжело. Но ты ничего не почувствуешь, и все быстро закончится. Сделай аборт, и все будет хорошо. Давай я пришлю тебе денег. — Теперь его голос звучал с облегчением, по-дружески легко. Ее накрыла волна такой жгучей ненависти, что ее кожа буквально вспыхнула, а в трубке раздался треск электричества.

Сделать аборт? Он хочет, чтобы она избавилась от ребенка? Он не хочет ребенка, но при этом не хочет, чтобы ребенок был у нее. А ведь она думала, что влюблена в этого человека. Но как можно такого любить?

— Нет. Я сама справлюсь.

— Давай я хоть что-нибудь сделаю.

— Ты уже сделал что мог, — сказала она и повесила трубку.

Разговор с отцом был ужасным. Психолог заставила Джулию позвонить ему, и он хотел сразу забрать ее домой, решив, что она забеременела в интернате, но Джулия призналась, что это случилось еще в Мэллаби. Он спросил, кто отец, но она не сказала. Ни тогда, ни потом. В конце концов все решили, что ей лучше остаться в интернате. Здесь она была не единственной беременной ученицей.

Примерно на третьем месяце она начала поглощать сладкое в невообразимых количествах. Это было непередаваемое ощущение. Временами Джулии казалось, что она сходит с ума. Психолог говорила, что это нормально. У беременных часто бывают странные вкусы в еде. Но Джулия знала, в чем дело. Ребенок, растущий у нее под сердцем, унаследовал от Савьера его волшебную тягу к сладкому.

Если Джулии не хватало сладостей, она шла в кафетерий. Там она испекла свой первый торт. И очень скоро научилась печь изумительные торты. Потому что ничего другого ей не оставалось. Это было единственное, что устраивало ребенка. И в самом интернате тоже начали происходить необычные вещи. Когда Джулия пекла по ночам, запахи ее выпечки растекались по коридорам, и девочкам в спальнях — даже тем, кого донимали непрекращающиеся кошмары — обязательно снилось что-то хорошее. Добросердечные бабушки и давнишние праздники на день рождения.

На пятом месяце психолог начала заводить разговоры о том, чтобы отдать ребенка на усыновление. Поначалу Джулия вообще не хотела об этом слышать. Но на каждом занятии психолог спрашивала: «Как ты собираешься растить ребенка одна?» — и в какой-то момент девушке стало страшно. Она не знала, как будет справляться. У нее был один вариант. Она думала, что отец ей поможет. Но когда она заговорила об этом, он сказал «нет». Беверли не хотела младенца в доме.

Схватки начались на уроке французского. Было больно и страшно. Но сами роды прошли очень быстро. Дочь родилась прямо в «Скорой», по дороге в больницу. Джулия чувствовала нетерпение малышки, ее желание вырваться на свободу, и ничего не могла сделать. Как бы ей ни хотелось сохранить в себе дочку хотя бы еще ненадолго, она не могла ее остановить. У ее дочери были собственные устремления и замыслы.

Когда все закончилось, девочка громко расплакалась, а потом принялась хныкать, словно жалуясь, как тяжело ей пришлось в этом пусть быстром, но явно нелегком путешествии. Точно так же старушки в неизменных твидовых пальто недовольно ворчат, как в электричке жарко и душно. Джулия рассмеялась и прижала дочку к себе. Она была очень красивой. Со светлыми волосами и голубыми глазами — в Савьера.

На следующий день отец приехал в Мэриленд и пришел к ней в больницу. Она в последний раз попросила его забрать их с малышкой домой.

Отец стоял в ногах больничной койки, мял в руках бейсболку, ужасно конфузился и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Но он опять сказал «нет». После этого Джулия поняла, что их отношения с отцом больше не будут такими, как раньше. Все изменилось навсегда.

Она все-таки согласилась отдать дочку на удочерение. Это было самое трудное решение в ее жизни. Теперь, когда дочка жила отдельно от ее тела, Джулия знала, что не сможет позаботиться о ней в одиночку. Она даже сама о себе не могла позаботиться.

Джулия ненавидела Беверли за то, что та не захотела ребенка в доме. Она ненавидела отца за то, что он оказался таким слабаком. Но больше всего она ненавидела Савьера. Если бы он любил ее, если бы он был рядом, чтобы поддерживать и помогать, она могла бы оставить ребенка себе. Из-за Савьера она лишилась единственного человека на свете, кому она была нужна по-настоящему. Кого она любила бы всегда, до конца своих дней. Безоговорочно. Безоглядно.

Ей сказали, что девочку удочерила семейная пара из Вашингтона. Джулии выдали две фотографии. Официальный больничный снимок и фотографию, на которой Джулия сидела на койке в палате и держала в руках свою дочку — теплую, мягкую, пахшую розовой свежестью. Джулия спрятала фотографии подальше, потому что ей было больно на них смотреть, но через год, когда собиралась в колледж, нашла их в старом учебнике.

Джулия приходила в себя очень долго. Вскоре после выписки из больницы она опять начала резать руки. Школьный психолог добилась, чтобы ее взяли на все три месяца в летний лагерь от интерната, потому что Джулия была еще не готова ехать домой. Лето закончилось, но Джулия понимала, что не сможет вернуться в Мэллаби так скоро, и отец согласился оставить ее в интернате еще на год. Это был выпускной класс.

На следующий год Джулия подала документы в колледж и поступила. И хотя после рождения дочки уже не пекла торты, за время беременности она многому научилась, так что ее взяли работать в пекарню при универмаге. Отец оплачивал ее обучение, но Джулии хотелось начать зарабатывать самостоятельно.

К тому времени занятия с психологом дали желаемый результат, и когда Джулия думала о Савьере, мир вокруг уже не обращался в разъяренное алое пламя. Она вспомнила, что говорил ей Савьер. Как он мчался домой на запах тортов и пирожных, которые пекла его мама. Это дало ей надежду. Если печь постоянно, быть может, однажды — пусть еще очень не скоро — ее дочка, которая унаследовала от отца феноменальную тягу к сладкому, вернется к ней. И тогда Джулия объяснит девочке, почему отдала ее чужим людям. Но даже если она никогда не придет, до нее все равно долетит любовь Джулии.

Где бы она ни была.

И теперь, спустя почти двадцать лет, Джулия все еще слала в пространство свой неслышимый зов. Она знала, что где-то в мире есть девочка, ее дочка — и это давало ей силы жить. Она совершенно не представляла, как бы жила без этого знания.

А Савьер жил так всю жизнь.

Вот тогда она и поняла, что должна ему все рассказать.