У королев не бывает ног - Нефф Владимир - Страница 60

Петр присел подле принцессы.

— Вы верно сказали, что больше вам не нужно быть гордячкой, эгоисткой и зазнайкой, потому что во все это вы только играете, чтобы угодить свету, который жаждет видеть вас, принцессу, именно такой. Но теперь позвольте и мне сбросить свою маску безумного несходства с остальными людьми, которую я на себя нацепляю, дабы не затеряться в толпе, как некогда высказался славный граф Гамбарини-старший, а я ему не поверил. Я — сын шарлатана и внук кастратора, не больше и не меньше, и нет в моем сердце храбрости и бунта, есть лишь нега и желание.

Голова его закружилась от гордости и торжества победителя: так, значит, ты все-таки одержал победу, так, значит, счастье еще сопутствует тебе, думал он, когда осторожно, словно опасаясь, как бы не поломать, подносил к своим устам ее бледную и холодную руку. Он наклонился и поцеловал ее, и как раз в этот момент у входа в зимний сад возник Джованни Гамбарини, который, преодолев оцепенение, вызванное ошеломительной картиной дерзости кастраторова внука, веселым раскованным шагом приближался к ним.

— Ах, вот вы где, лентяи, — произнес он с виду легко и бездумно, — посиживаете себе среди ароматных цветов, а меж тем музыканты начали венециану, танец, который вы, сестричка, говорят, обожаете. Эту тайну мне выдала тетушка Диана, обязав меня танцевать его с вами, разумеется, если позволит синьор да Кукан. Смею ли я просить?

Изотта, вновь превратившись в заносчивую зазнайку, как и надлежит принцессе, поднялась и приняла предложенную Джованни руку, недовольно отвернувшись от него, так что стал виден ее детский, с милой седловинкой, профиль.

Прежде чем увести ее, Джованни обернулся, успев обменяться с Петром взглядом, недолгим, но вполне красноречивым, и теперь не оставалось сомнений, что времена, когда они считались добрыми друзьями, которых при пражском дворе называли les inseparables, то есть неразлучными, миновали безвозвратно и непоправимо.

Я ВОЕВАТЬ ПОШЕЛ ЗА ДЕВУ БЕЛОКУРУЮ

Рано поутру после столь блистательного и достопамятного вступления Петра Куканя из Кукани в великосветское страмбское общество, в десятом часу, когда еще убирали затоптанную Sala degli Angeli и, взбираясь на стремянки, чистили люстры и канделябры, герцогиня Диана и ее дочь принцесса Изотта уселись в огромный дорожный экипаж, запряженный цугом, и в сопровождении еще двух повозок с прислугой и придворными дамами, под охраной сотни верховых, которыми командовал начальник страмбского гарнизона, элегантный и галантный капитан д'Оберэ, вызывающе красивый и заносчивый француз средних лет, отбыли в неизвестном направлении, неизвестно куда, будто бы навестить родных.

Отъезд двух первых дам Страмбы произошел так внезапно, был таким непредвиденным и неожиданным, что придворные, в большинстве своем еще не очнувшиеся после вчерашнего пляса, не успели даже надлежащим образом проводить их на замковом подворье, а когда опамятовались и осознали эту ошеломительную — в пределах здешнего света поистине ошеломительную — новость, кареты пропали из виду, скрылись за горами, и даже пыль, взвившаяся за ними, уже улеглась. Те, кому все же посчастливилось увидеть отъезд высокопоставленных особ, еще долго обсуждали его, и их впечатления передавались из уст в уста; так, например, говорилось, будто принцесса Изотта была восхитительна в своем зеленовато-сером дорожном костюме и премиленькой шляпке с кисточкой, но бледна как полотно, и глаза у нее были заплаканные. «Ах, заплаканные глаза», — шелестел шепот в прихожих и коридорах, в столовых и салонах. «Да неужто глаза у нее были заплаканы?» — «Нет, нет, нисколько, они лишь покраснели от слез, а круги под глазами были как после бессонной ночи». — «Да кто же это осмелился утверждать, что глаза у нее не были заплаканные?» — «Слезы, крупные, будто горох, катились по бледным щечкам, она даже не успевала их утирать». — «Чепуха, я стоял в двух шагах и не видел никаких слез, она даже не показалась мне бледнее, чем обычно, но вот грустная была, такая грустная, прямо сердце сжималось от боли». И так далее и так далее.

Общий глас был таков: отъезд напоминает бегство; бледное, по меньшей мере, грустное лицо под шляпкой с кисточкой, заплаканные глаза, пусть даже со следами слез или покрасневшие от плача и проведенной без сна ночи, — и все это после роскошного бала, где молодой arbiter rhetoricae ухаживал за принцессой ревностнее, чем это подобало человеку столь незначительного положения: право, светским клеветникам не составило труда выстроить эти обстоятельства в единый причинный ряд. Яснее ясного было, что принцесса Изотта по уши влюбилась в молодого arbitri, так глубоко заглянула в его темные, широко расставленные глаза, что забыла о своей исключительности, неповторимости, единственности, и ее пришлось спрятать за горами, за долами и выждать, пока не подтвердится справедливость присловья: «С глаз долой, из сердца — вон».

Это решение было разумно и милосердно до удивления, ибо наверняка можно было прибегнуть к целому ряду более решительных и радикальных средств — провинившегося Петра можно было выдворить из Страмбы или же послать с дипломатической миссией к турецкому султану, который не преминул бы приковать его к галерам, оскопить, выколоть глаза, просто бросить в узилище либо подстроить так, чтобы он сам — как это произошло с влюбленным учителем музыки, о котором упоминал мастер Шютце, — повесился на дверной ручке. Все это легко было осуществить, все это проделывали с людьми за провинности куда более ничтожные, чем дерзновенное посягательство на самую высокородную из невест Страмбы. Да, все это могло произойти, но тот очевидный факт, что этого не произошло и что сама герцогиня озаботилась удалением своей дочери, еще более повысило престиж Петра в придворных кругах.

Разумеется, герцог, как видно, прекрасно сознает что делает, и если он не обошелся с Петром Куканом так, как этот молодой лаццарони заслуживает, то только потому, что в сложившейся ситуации такого поступка он не мог себе позволить, и в этом содержалось нечто невероятное, далеко идущее по последствиям, чертовски важное, и тревожное, и небывалое, и требующее серьезного обдумывания. Вполне очевидно, что герцог не мог совершить столь непопулярный шаг, то есть шлепнуть или быстро обезвредить человека, столь известного и любимого всей Страмбой, как Петр Кукань из Кукани, кого люди приветствуют на улицах, а под окнами устраивают овации и кого герцог сам совсем недавно во всеуслышание объявил искупителем; но именно то обстоятельство, что герцог чего-то — не важно, чего — не может совершить, лишь подтверждало справедливость предположения мудрого аптекаря Джербино, который высказался в том смысле, что слава и мощь владетельного рода д'Альбула клонится к закату. Но отчего эта пресловутая слава и мощь владетельного рода д'Альбула так вдруг внезапно стала клониться к закату? Было бы наивностью утверждать, что причиной этой перемены явилось то, что на страмбской арене ни с того ни с сего, будто с неба свалившись, объявились двое юношей, оба в нежном возрасте, один совсем еще ребенок, другой старше на несколько куриных шажков. Ах, ерунда. Не драматичность вторжения этих двух молокососов в жизнь Страмбы явилась причиной ослабления — возможно, временного, а может — длительного, устойчивого — Танкредова стального кулака. Герцог уже не мог, как прежде, по прихоти ужесточать тиранию, и если он не желал восстановить против себя все население Страмбы, то вынужден был совершить свое славное сальто-мортале.

Так или иначе, являлись мальчики причиной, лишь случайными актерами либо глашатаями перемен, наступивших в Страмбе, но перемены эти наступили, и внешним проявлением их была внезапная пустота на лобном месте у главных страмбских ворот; и в самом деле — колеса и виселицы, будто по мановению волшебной палочки, опустели, если не считать двух недавно казненных, неких братьев Салабетти, коих справедливо наказали смертью через повешение за грех содомии. Так или иначе, шептались меж собою придворные, ясно одно — граф Гамбарини и Пьетро да Кукан — исключительно интересные молодые люди, и можно ожидать, что тот или другой либо оба вместе попытаются использовать вышеупомянутые перемены в свою пользу, под свою собственную ответственность и на свой собственный страх и риск.