У королев не бывает ног - Нефф Владимир - Страница 67

67

Сняв фонарь со скобы, она подошла к распахнутым железным дверям, словно выманивая его из камеры. Трясущимися руками он надел пояс, перебросил плащ через плечо и неверными шагами последовал за ней, все еще одурманенный, чувствуя боль во всем теле.

— Я отвезу тебя к своей приятельнице, — отчетливым шепотом произнесла Финетта, — она живет на виа Романа, она тебя спрячет, а когда все успокоится, ты исчезнешь из города.

Голова у Петра болела, но к нему начало возвращаться ясное сознание.

— Нет, найди коня, я уеду сейчас, — проговорил он, поднимаясь вместе с Финеттой по винтообразной лестнице.

— Как же ты проскочишь через ворота, безумец?

— Я знаю пароль, — ответил Петр. — Коня мне, коня, ничего, кроме коня!

— Ты получишь коня, — уверила его Финетта, поспешая рядом с ним по темным и тихим коридорам чуть ли не бегом. — Граф велел с наступлением сумерек приготовить ему коня с полным походным снаряжением, и конь до сих пор стоит в конюшне, про коня забыли. — Вдруг она остановилась. — Тише, — прошептала она и резким движением втолкнула Петра в нишу, мимо которой они проходили, а сама пошла вперед; за поворотом коридора замелькал свет, и там вдруг показалась фигура осторожно крадущегося упитанного лакея в красном одеянии, так же как и Финетта, с фонарем в руках.

— Тебе чего здесь? — резко спросила Финетта. — Я сказала, чтобы ты сторожил главный вход.

— Мне будто послышались голоса, так я пошел поглядеть, — объяснил лакей. — Я и впрямь слышал эти голоса, синьора. С кем же вы разговаривали?

— Сама с собой, merdaiuolo[91], — сказала Финетта и откуда-то, видно, из складок юбки, выхватила маленький острый кинжал, так что лакей и охнуть не успел, как кинжал пронзил его, войдя в грудь по самую рукоятку; лакей упал как подкошенный. — Ну теперь вылезай, гроза прошла, — сказала Финетта, тщательно вытирая лезвие кинжала о рукав убитого лакея.

Они пошли дальше.

— Это было необходимо, Финетта? — спросил Петр с некоторой укоризной. — Для этого merdaiuolo, как ты метко его назвала, хватило бы одного моего удара кулаком в подбородок.

— Вот как? — насмешливо переспросила Финетта. — Ах ты, умник, это чтобы он, пройдоха, опомнившись, побежал доносить о нас графу? Нет, теперь, когда его песенка спета, я нажалуюсь, свалю все на него, будто это он хотел выпустить тебя на свободу, а я в праведном гневе проткнула его кинжалом. Ты и представить себе не можешь, какой теперь я разыграю спектакль и какие слезы стану проливать, возмущаясь твоим бегством. Жизнь — суровая штука, и приходится быть осторожной и оставлять для себя лазейки, чтоб не попасть впросак.

Они добрались до двора.

— Теперь погоди, я выведу коня, — проговорила Финетта и растворилась во тьме, рассеянной светом нарождавшегося месяца. Вскоре она возвратилась, ведя под уздцы высокого серого в яблоках коня, которого почти не было видно из-за дорожных мешков, однако в его превосходных свойствах сомневаться не приходилось, они были очевидны; Джованни наверняка хорошо подготовился на случай, если бы покушение сорвалось и он вынужден был бы последовать примеру своего отца.

— Спасибо тебе, я никогда этого не забуду, — молвил Петр, крепко обнял Финетту и прижал ее к своей груди.

— Не за что, — отозвалась Финетта. — Фонарь возьми, ведь всадники, без фонаря едущие по городу в темноте, вызывают подозрение. И смотри — будь осторожен!

Она говорила строго и деловито, но когда он вскочил в седло, у нее вдруг вырвался звук, подобный сдавленному рыданию. Потом она растворила дверцы конюшни, ключи от которой носила при себе и через которую, возможно, впускала коварного аптекаря Джербино на его тайные переговоры с Джованни; Петр выехал на улицу, такую тихую и спокойную, как будто в Страмбе и не происходило ничего особенного, что бы выбивалось из привычной будничной колеи.

BIANCA МАТТА

Петр рассуждал так: если Джованни не отменил своего приказа приготовить коня, поскольку голова у него была забита хлопотами поважнее, то он не отменил и пароля, по которому его выпустили бы из города; очевидно, гвардейцы, охраняющие крепостные валы и вход в город, до сих пор не знают, что творится во дворце герцога. И действительно, когда он, надвинув шляпу почти на глаза и подняв воротник, приблизился к воротам Сан-Пьетро и произнес заклинание «Dolce far niente», солдат, несший караульную службу, не говоря ни слова, отодвинул засов, впустил его в боковой проход, находившийся рядом с парадным въездом, а потом посредством ворота поднял тяжелую решетку, которой проход был закрыт снаружи; решетка была такой тяжелой, что некогда рассекла надвое коня чешского пана Ежека из Пардубиц — полтысячи лет тому назад пан Ежек двинулся в поход на завоевание Милана; но мы напоминаем об этом просто так, чтобы дать понять, как давно наших молодцов манила бурная жизнь итальянского полуострова.

Перед воротами Сан-Пьетро раскинулось большое пространство, заполненное деревянными загончиками и крытыми лотками, в эти вечерние часы уже опустевшими; запоздалый путник, очутившийся здесь после того, как городские ворота были закрыты, мог остановиться на ночлег в трактире «У золотой клетки», — «Gabbia d'oro», но и эта клетка, когда Петр проезжал мимо нее, уже погрузилась в сон.

Далее путь шел по каменистой, окаймленной буйными оливами дороге, извивавшейся по склону горы Масса; через несколько минут неторопливой езды Петр добрался до перепутья, где дорога раздваивалась и вела на восток, к морскому побережью, и на юг, по направлению к городу под названием Перуза, или Перуджа. Выполняя приказ герцога, Петр, перед тем как идти в гости к Джованни, наказал двум надежным ребятам на этом самом месте, вне поля зрения посадских людей, поджидать таинственного одинокого всадника, который уедет из города меж десятью и двенадцатью пополуночи; теперь же, когда таинственным путником, к немалому своему удивлению, оказался он сам, Петр остановил у распутья коня и вполголоса крикнул в серебрящуюся, шелестящую тьму:

— Гино! Пуччо!

Так звали надежных парней; они были родом из рыбацкого поселка Финале и по бедности завербовались в солдаты.

— Гино! Пуччо! — снова позвал он. — Это я, Петр из Кукани.

И фонарем, уже угасавшим, осветил свое лицо.

Впереди что-то замигало, захрустело, зашелестело, затопало, зашевелилось, и Гино с Пуччо вынырнули из темноты на своих быстрых лошадках, которыми была оснащена большая часть страмбской кавалерии; оба были закутаны в широкие черные плащи, на головах у них красовались широкополые черные шляпы, так что если бы месяц светил не так ярко, их, пожалуй, нельзя было бы и заметить.

— Sottotenente[92], что вы тут делаете? — воскликнул Гино, — сообразительный, умница, он всегда знал, что уместно сказать, меж тем как Пуччо умел только хмуро смотреть из-под могучих, изогнутых дугой черных бровей. — Кто это вас так разукрасил?

— Будет время — поговорим и об этом, — произнес Петр. — Катастрофа, герцог мертв, капитан д'Оберэ — мертв, Гамбарини — хозяин города, нужно бежать как можно быстрее, как нам еще не доводилось бегать. За мной!

Он тронул было коня, полагая, что дальнейшие объяснения не нужны и что Гино и Пуччо без колебаний последуют за ним, но успел сделать только шаг и еще полшага, потому что, откуда ни возьмись, дорогу ему преградил третий всадник с пистолетом в руках; нацелившись Петру в грудь, он на итальянском языке, с трудом отличимом от французского, произнес:

— Если герцог мертв, так же как капитан д'Оберэ, мсье де Кукан, то, ma foi[93], его смерть еще не столь серьезна, и он, надо полагать, доживет до благодатной старости.

— Капитан! — воскликнул Петр и, не помня себя от радости и восторга, подъехал сбоку, чтобы обнять его, потому что считал капитана д'Оберэ скорее своим милым и добрым приятелем, чем начальником, но капитан оказался в дурном настроении и грозил Петру пистолетом на полном серьезе.

вернуться

91

Дерьмо (ит.).

вернуться

92

Младший лейтенант (ит.).

вернуться

93

Честное слово (фр).