У королев не бывает ног - Нефф Владимир - Страница 69

69

— Заранее радуюсь этому, — отозвался капитан. — Я расплачусь с ним за эту помесь осла с верблюдом, и за идиота, и всякие прочие прелести, которые по его вине мне пришлось проглотить.

— А я за паршивого негодяя, изменника и подлую тварь, — заметил Петр.

— Вот разве что нам ничего не глотать, а самим свести счеты друг с другом? — проговорил капитан с вопросительным оттенком в голосе.

Петр удивился.

— Но зачем?

— Боюсь, что так велит долг чести, — сказал капитан.

— Почему? — Петр повторил свой вопрос.

— Я полагаю, что выразился вполне ясно, — сказал капитан. — Задета наша честь. Мы взаимно оскорбили друг друга, а подобные оскорбления могут быть смыты только кровью.

— Вы действительно считаете меня презренным негодяем, изменником и подлой тварью? — спросил Петр.

— Нет, не считаю, — ответил капитан, — но эти слова я произнес вслух.

— Ну в таком случае извинитесь, если, по-вашему, это так серьезно, — предложил Петр.

— Но прежде вы принесете мне свои извинения за эту помесь осла и верблюда, вы ведь моложе меня, — сказал капитан.

— Ну так я извиняюсь, и дело с концом, — отозвался Петр.

— Ни с каким не с концом, — не согласился капитан. — Кодекс рыцарской чести требует, чтобы извинение было произнесено со смирением и без всяких небрежностей. Понятно, что тот, кто извиняется таким образом, наносит ущерб своему достоинству и чести.

— Пошли вы к чертовой бабушке с этой своей честью, — произнес Петр.

Даже в темноте стало заметно, как капитан расправил плечи и надулся.

— Мсье, такого мне еще ни от кого не доводилось слышать.

— Ну так теперь вы услышали это от меня, — буркнул Петр, которому размолвка поднадоела. — Ей-богу, вы, чувствительные недотроги-кавалеры, у кого только и разговоров что о чести, ни капельки не задумываетесь, что значит эта самая достопочтенная честь и с чем ее едят. По-вашему, не важно, хороший я или плохой человек, важно, кто и что обо мне скажет. Негодяя считают человеком чести до тех пор, пока кто-нибудь не назовет его негодяем; тогда с оружием в руках он должен защищать свою честь; но в такой же ситуации оказывается и человек, до мозга костей порядочный и честный, о ком несправедливо высказано мнение, что он негодяй; это же смешно до слез, капитан. Вы же на самом деле вели себя как идиот, когда и себя, и меня под пистолетами доволокли чуть ли не до порога смерти, но это, очевидно, не важно, тут все в порядке, об этом не стоит и говорить, а вот что я, взбешенный этим, обозвал вас идиотом, — это да, это, по-вашему, необходимо смыть только кровью. Когда-то я тоже был таким же самолюбцем и недотрогой — просто беда. Но что вы, пожилой человек, у которого уже седина пробивается в волосах, — все еще самолюбец и недотрога — это меня удивляет.

— Я гасконец, а мы, гасконцы, очень бедны, и единственное наше достояние — наша честь, — ответил капитан д'Оберэ. — И в своем странном восхвалении бесчестности, которого я от вас, молодой человек, не ожидал, вы снова несколько раз задели мою честь. То, что вы послали меня вместе с моей честью к чертовой бабушке, — это ладно. Но ваше заявление о том, что я и на самом деле вел себя как идиот, а главное — то, что вы назвали меня пожилым человеком, у кого уже седина в волосах, — этого я вам не прощу.

— Ну и не прощайте, — со вздохом проговорил Петр. — Пожалуйста, я в вашем распоряжении, но теперь темно.

— Ладно, я убью вас завтра, — согласился капитан. Они продолжили свой путь и вопросов чести больше не касались.

Доскакав до перепутья, места своей сегодняшней драматической встречи, они издали заметили желтый отблеск факела, которым голубые освещали себе путь, двигаясь к побережью. Наши путники направились в другую сторону, в глубь италийского полуострова, к Перудже.

Когда восходящее солнце стерло следы движения месяца и звезд, в розоватом облаке утреннего тумана их глазам открылась прелестная картина, край, сравнимый с зеленоватым морем, откуда проступали прозрачные островки, украшенные кудрявыми разветвленными деревьями и голубоватыми тенями от колонн и стен, с грудами больших каменьев, давным-давно нагроможденных языческими богами; эти голые исполины извлекали их со дна реки, стряхивая со своих кудрей серебристые водные брызги, и упивались головокружительной роскошью хаотического творения. Через час езды воздух так очистился и посветлел, что за целые мили впереди можно было рассмотреть каждый листочек дикого плюща, стелющегося по остаткам древнеримского водопровода, каждую тростинку, растущую на берегах небесно-голубых озер, и каждое окошко далеких домиков, замков и соборов.

— C'est un beau pays, I'ltalie[104], — заметил капитан д'Оберэ, покручивая усы. — Прекрасная страна, эта Италия. Почти такая же прекрасная, как la Gascogne[105].

Около десяти утра они добрались до реки Тибрис, или Тибр, отделяющей землю Сполетскую, иначе говоря, Умбрию, богатую виноградными и оливковыми рощами и инжирными деревьями, от краев Тосканских. В прежние поры река эта именовалась Альбула, как свидетельствует о том божественный Вергилий в восьмой книге «Энеиды», в таких чарующих стихах:

Много здесь было царей и средь них — суровый и мощный

Тибр, — в честь него нарекли и реку италийскую Тибром,

И потеряла она старинное Альбулы имя[106].

На скалистом холме между этой рекой и округлым озером, называемым Тразимено, с тремя островками, бесчисленными бастионами укрепленных дворцов и зданий, возносился к небу город Перуджа, окруженный крепостными валами, что помнили еще древних этрусков, по всей Италии славящийся храбростью своих граждан, из-за чего про перуджанцев говорили: «Perusini superbi, boni soldati»[107]. Поскольку эту свою, вошедшую в поговорку, храбрость перуджанцы не могли постоянно доказывать в серьезном деле, они, за неимением ничего лучшего, дрались и воевали меж собой, истязая друг друга; этим и объяснялся бросавшийся в глаза переизбыток выше упомянутых приватных оборонительных башен и сооружений.

Въехав в этот богатый, славный город, Петр с капитаном поместились в гостинице «Беневенто», откуда был виден великолепный фонтан, поставленный перед фронтоном приорского дворца. Они были голодны и утомлены, а Петр к тому же крайне нуждался в лечебном осмотре — у него болели надорванное ухо и разбитые губы, равно как и правый глаз, ибо во время стычки с графскими лакеями ему влепили здоровый тумак, так что глаз отек и посинел, и Петр им почти ничего не видел.

Путники подвергли тщательному осмотру багаж, которым Джованни нагрузил своего коня; оказалось, что на случай вынужденного бегства он задумал, так же как они, остановиться в Перудже, ибо в кармане седла были спрятаны аккредитивы общей стоимостью на две тысячи скудо, выписанные на безымянного предъявителя, а один аккредитив, достоинством в двести скудо, подлежал оплате в банке Андреуччо да Пьетро в Перудже. Мысль о непоправимом, можно сказать, роковом невезенье, которое преследовало Джованни с драгоценными бумагами, часть которых он утопил в болотах около Вены, а другую отдал в руки своих неприятелей, вызвала у Петра приступ громкого и неудержимого смеха, после чего капитан д'Оберэ почти уже не сомневался, что его друг спятил; когда же Петр объяснил в чем дело, капитан присоединился к нему, оба хохотали до изнеможения и уже стонали от смеха, особенно в тот момент, когда учтивый кассир фирмы Андреуччо да Пьетро, хоть и обеспокоенный их поведением, все же выложил на пульт банка двадцать ровных столбиков по десяти скудо; посягнуть на имущество предателя, кем Джованни, бесспорно, был, не противоречило кодексу рыцарской чести, и потому капитан д'Оберэ не имел ничего против, чтобы забрать деньги и честно ими поделиться.

вернуться

104

Италия — прекрасная страна (фр.).

вернуться

105

Гаскония (фр.).

вернуться

106

Вергилий. Энеида. Пер. С. Ошерова. ИХЛ, 1979.

вернуться

107

«Перуджанцы гордые, храбрые солдаты» (ит).