Свои продают дороже - Некрасова Ольга - Страница 57

57

Картина вполне определенная: достал конверты и запаял для закладки в тайник.

Шишкин докладывал с такой уверенностью и даже щегольством, как будто одержал победу.

— Так ищите! — взорвался Тарковский.

— Ищем. Только, Виктор Саулович, я бы не обольщался. Он достаточно попетлял, чтобы заставить нас искать чуть ли не по всей Москве.

— У любовницы проверяли?

— Имеете в виду бывшую жену? — уточнил Шишкин. — Да, как только она уехала с дачи, тормознули ее машину на посту ДПС. Документов, конвертов, папок при ней не было. Но, Виктор Саулович, на дачу они ехали слишком долго. Вполне могли куда-нибудь завернуть по дороге… — Шишкин помялся и заявил в лоб:

— Боюсь, вы неадекватно оцениваете ситуацию. Проблема не в том, что он встречался с любовницей, деловым партнером и случайным собутыльником. Проблема в его перемещениях и контактах. Скажем, в издательстве у Сохадзе работают два десятка человек, и все осознают, что Кадышев — их главный кормилец. Каждый почтет за честь взять у него конверт на сохранение или чтобы отправить его заказным по адресу: «Главпочтамт, Кадышеву, до востребования». А сколько контактов у него было в ЦДЛ?

А в Переделкине?.. Нет, Виктор Саулович, мы на самом деле его упустили. Сейчас можно только ждать. И не спускать с него глаз.

…И БЬЮТСЯ О БОРТ КОРАБЛЯ

Брак — это нечто вроде истории колониальной страны: ее завоевывают, а потом вечно сталкиваются с борьбой за независимость.

МАРИО АЛЬМАЗАН Татьяна. Ночь и утро 27 ноября

В телефонной будке за углом змеедома она с дрожью набрала номер. Загадала, на сколько гудков Змей подойдет: чем меньше, тем все будет лучше. Он поднял трубку сразу — видно, сидел за письменным столом в кабинете.

— М-да-а? — Татьяна от неожиданности чуть не повесила трубку. — Ну, говорите, кто это?

— Володя, это я…

— Ну и что ты хочешь?

И снова она чуть не повесила трубку.

— Ничего… Как ты живешь?

— Нормально, а что? — Змей обрубал фразы, не оставляя мостиков для продолжения разговора.

— Как себя чувствуешь?

— Нормально. Это все? — железным тоном спросил Змей.

— Нет. Ты не мог бы…

— Ну что, не мямли!

— Я пальто хотела взять, мне холодно! — нашлась Татьяна.

— Ну и забирай! — Он бросил трубку.

Змей жил в центральном, трехэтажном корпусе «немецкой слободы», построенной военнопленными, — с наглухо забитыми черными ходами, недействующими фонтанами во дворе и проломленной тут и там оградой из стальных прутьев. Татьяна вышла из будки и направилась к подъезду, считая шаги: тридцать пять, тридцать шесть…

На каждом правом шаге у нее росла уверенность, что все будет хорошо, а каждый левый эту уверенность вышибал и добавлял страху. Страшно — нет, страшно — нет, левой-правой, шестьдесят, шестьдесят один.., двери открываются, один лестничный пролет, окно, второй…

Дверь квартиры качнулась от сквозняка — приоткрыл для нее? Но у нее ключи. Наверное, ждет, когда заявится домой нагулявшаяся кошка. Или поменял замки, а сейчас открыл все-таки для нее, а не для кошки?

Почему-то не решаясь распахнуть дверь пошире, Татьяна протиснулась в прихожую. Как кошка. Все двери были настежь, и везде горел свет. Змей устраивал иллюминацию, когда оставался один и боялся.

Татьяна тихонько открыла стенной шкаф — ее пальто, куртки и плащи висели в том же порядке, что и прежде. У нее потеплело на сердце — не собрал, и если приводил кого из женского пола, ее одежда была как предупреждение: на многое, подруга, не рассчитывай, хозяйкино место занято.

— Ну, что ты там шебаршишь?

Татьяна молча побрела на голос, за поворотом коридора увидела выплывающие из кабинета клубы табачного дыма, подошла и встала у косяка, не решаясь войти. Змей сидел в кресле под торшером со стаканом в руке. Дымил сигаретами, на столике — початая бутылка виски.

— Ну, и где ты шаталась?

— У себя дома была.

— Да ты на себя посмотри, отощала вся! Это где «дома»?

— В госпитале.

— Все ты врешь! Тебя там не видели!

Татьяну опять прошила теплая волна — беспокоился.

— Да я…

— .! — в рифму выматерился Змей. — Что стоишь?

Пепельницу с кухни принеси!

Обрадованная Татьяна шмыгнула на кухню, мгновенно оценила обстановку на столе консервные банки, неполитые цветы пожелтели, плита залита сбежавшим кофе, Она вытряхнула полную окурков пепельницу, помыла и вытерла ее своим висевшим на крючке фартуком. Полотенца куда-то поде вались, и все, все это было знаком того, что на кухне никто, кроме Змея, не хозяйничал.

В кабинет она почти бежала, но вошла тихонько, поставила пепельницу на столик перед Змеем. Он успел достать из бара бокал и до краев налить виски.

— Выпьешь рюмашку?

— Ой, нет…

— Минет! — снова срифмовал Змей. — Бери, кому говорю!

Татьяна боком подвинулась к Змеевой стороне столика, где стоял бокал, неуверенно протянула руку, взяла…

И почувствовала на талии руку Змея. Сбивая Татьяну с ног, он рванул ее к себе на колени, виски из бокала выплеснулось вверх и обрушилось ей на грудь. Жемчужными брызгами полетели во все стороны пуговички с разорванного блузона, заскакали по ковру. Змей резко затянулся сигаретой, затушил ее в пепельнице. Правой рукой он крепко держал Татьяну за талию, освободившейся от сигареты левой залез под разорванный блузон, потянул застежку лифчика.

— Ты что? — забормотала Татьяна.

— Молчать!

Татьяна сдалась, обвила его руками вокруг шеи, Змей через ноздри выпустил табачный дым — как она любила, «изобразил дракончика» — и начал слизывать с Татьяниной груди золотистые капельки виски. Счастливо смеясь, она прихватила зубами мочку Змеева уха. Кончик ее носа входил в ухо точно по размеру — это была такая же крохотная и важная тайна, как «дракончик». Змей рванул лифчик, крючки разогнулись, царапнули Татьяну по спине, груди выскочили из чашек, и Змей больно впился губами в набухший сосок. Татьяна вскрикнула прямо ему в ухо.

— Ну покричи, покричи еще! — Змеева рука со спины рванулась к поясу, раздирая кнопки джинсов. «Молния» затрещала. А Змей, подсунув руку Татьяне под коленки, встал вместе с ней с кресла.