Избранное - Несин Азиз - Страница 26

Я хотел купить на рынке два-три ящика персиков, груш и продать их. Это обошлось бы мне в сто, сто пятьдесят лир. Я не хотел пускать в оборот сразу все деньги.

Когда я проходил мимо ресторана, мой взгляд задержался на кушаньях, которые были выставлены на витрине. Я еле держался на ногах. Я решил хорошенько поесть! На три лиры можно досыта наесться. Но я боялся менять деньги. Я не имел на это права. Стоит только разменять, они растаят, и я останусь ни с чем.

Когда я проходил мимо шашлычной, в нос мне ударил аппетитный запах. Я не мог удержаться, вошел и… поспешно повернул назад. Нужно сначала заработать, а потом есть! У булочной меня одурманил аромат свежего хлеба. Что, если купить хлеба? Нет, я не имею права.

Я остановился перед торговцем бубликами. Они были свежие, хрустящие. Не купить ли один? Нет! Я должен заработать сначала, вырвать из рук тестя жену и детей.

Стояла сильная жара… И когда проходил мимо продавца шербетом, я чуть было не попросил стаканчик лимонада со льдом. Но вовремя опомнился и прошел мимо. «Мой тесть увидит, какие великие дела я сотворю на эти пятьсот лир, и еще пожалеет, что так плохо относился ко мне», – мечтал я.

Я умирал от жажды, но, боясь разменять деньги, не выпил даже стакана воды за десять курушей. Я не садился в трамвай, ходил всюду пешком.

Я пришел на крытый рынок. Мимо бедестана – той части большого базара в Стамбуле, где торгуют драгоценностями, оружием и старинными вещами, – я прошел, не останавливаясь. На открытом аукционе, где обычно происходит распродажа старых вещей, стояла толпа. Время близилось к вечеру. Рано утром, думал я, приду на рынок, куплю персики, груши и начну торговлю. Сегодня у меня еще не было дел. Я мог пойти в кофейню, но зачем зря тратить деньги на чай и кофе? Вот я и решил пойти на бедестан и посмотреть, как идет распродажа, а заодно убить время. К тому же я никогда не бывал там.

Как и все, я прошел в зал. На ступеньках сидели люди. Подобно другим, присел и я. Вещи, предназначенные для продажи, и аукционист были у всех на глазах. Аукционист достал из вороха вещей фотоаппарат и громко объявил:

– Фотоаппарат марки «Ролейфлекс», объектив два с половиной, почти не был в употреблении, в рабочем состоянии. Оценен в триста лир. Триста лир! Желающие? Триста…

– Триста десять! – закричал кто-то со ступенек.

– Триста десять, господин!.. Триста десять, триста десять… – объявил аукционист.

– Триста пятнадцать! – закричал другой. Из разных мест поднялись голоса:

– Дам триста двадцать!

– Четыреста пятьдесят!..

На некоторое время аукцион затих. Аукционист продолжал:

– Продан за четыреста пятьдесят. Фотоаппарат марки «Ролейфлекс» с запасным объективом и треножником.

Человек, сидевший в зале, обратился к аукционисту:

– Разрешите посмотреть аппарат.

Аукционист протянул ему аппарат. Человек, повертев его в руках, сказал:

– Четыреста шестьдесят!

– Четыреста шестьдесят две!

– Четыреста восемьдесят!.. Кто больше?.. Продан, продан, про-о-о-д-дан!

Ударил молоток. Чиновник протянул купившему фотоаппарат квитанцию, записал фамилию и получил деньги.

Следующей вещью была пишущая машинка.

– Исправная пишущая машинка марки «Ремингтон»!.. Оценена в шестьсот лир!.. Шестьсот лир!

– Шестьсот десять!

– Шестьсот пятьдесят!..

Никогда в жизни я не видел более волнующего зрелища. По мере того как росла цена, росло и напряжение.

– Шестьсот пятьдесят пять!

– Семьсот десять!

Я был так увлечен, так возбужден, что, не помня себя, крикнул:

– Семьсот пятьдесят!

У меня получилось это так громко, что я сам испугался собственного голоса.

Аукционист, глядя на меня, объявил:

– Семьсот пятьдесят! Кто больше? Продается за семьсот пятьдесят, продается, про-о-о-да… Вдруг раздается голос:

– Семьсот пятьдесят одна!

– Ох! – вздохнул я с облегчением.

Что было бы, если б машинка осталась за мной! У меня ведь всего-навсего пятьсот лир! Пишущая машинка была продана за семьсот восемьдесят лир.

Аукционист выставил ручную швейную машинку. Ее оценили в пятьсот лир. Первая опасность обошла меня. Увлеченный возбуждением толпы, я сдерживал себя, чтобы снова не сунуться в игру.

– Пятьсот десять!

– Пятьсот двадцать!

– Шестьсот!

Последним крикнул я. Все головы повернулись ко мне. Меня будто обдало кипятком. Как получилось, что я снова вылез? Человек, сидевший рядом со мной, сказал:

– Она не стоит шестисот лир!

– А тебе какое дело? Разве не я буду платить?! – ответил я ему.

– Я механик, поэтому… – начал он и вдруг заорал: – Шестьсот одна!

Вторично меня обошла беда.

На продажу выставили вазу. При каждой новой цифре я подпрыгивал. Чтобы не закричать, зажимал рот руками.

После вазы была продана картина, написанная маслом, потом пылесос.

Аукционист поднял люстру.

– Пятирожковая люстра, исправная!.. Оценена в сорок лир!.. Кто даст больше? Сорок лир!

– Сорок одна!

Человек слева от меня выкрикнул:

– Сорок две!

Человек, сидевший справа от меня:

– Сорок пять!

Человек впереди меня:

– Сорок восемь!

Человек сзади меня:

– Пятьдесят!

Я уже больше не мог сдерживать себя и закричал:

– Пятьдесят одна!

Атмосфера была так накалена, что не было сил сдержаться.

Человек справа:

– Пятьдесят три.

Слева:

– Пятьдесят пять.

Невольно я закричал:

– Шестьдесят!

Боже, я изо всей мочи стараюсь себя сдержать, но разве это в моих силах?

– Семьдесят!

– Семьдесят пять!

Теперь мы уже заупрямились, и я, сам не знаю как, выкрикнул:

– Восемьдесят!

– Сто! Слева:

– Сто пятьдесят!

Я:

– Двести!

Кричим то он, то я. Только он набавляет одну-две лиры, а я пять – десять.

– Двести семьдесят!

После каждой новой цифры я молился: «Дай бог, чтобы он еще прибавил, пусть вещь достается ему».

– Двести девяносто!

– Если он скажет: «Двести девяносто одна», – я не прибавлю ни куруша.

– Двести девяносто одна!

Не в силах себя сдержать, я закричал:

– Триста!

Постепенно возрастая, цена перевалила за четыреста.

Человек, сидевший рядом со мной, сказал: