Крылья - Нестеренко Юрий Леонидович - Страница 74

Что происходило в это время на судне, точно сказать трудно, ибо живых свидетелей не осталось. Думаю, не успевшие освободиться рабы помешали матросам потушить пожар, пока это было еще возможно, предпочитая погибнуть вместе с врагами. В итоге огонь добрался до порохового погреба, и как раз тогда, когда измученные юноша и девушка выползли на пляж, стоявший в бухте корабль взлетел на воздух.

Не все моряки, однако, погибли при взрыве — кое-кто оказался в воде. Деваться им было некуда, кроме как плыть в сторону острова.

Несколько декад они прятались в джунглях, но в конце концов туземцы переловили их по одному и предали той казни, которую я уже имела возможность наблюдать. Нгарэйху уже давно не приходилось применять этот ритуал—в последний раз при предшественнике тогдашнего, уже старого вождя, да и то не против внешнего врага, а против преступника из собственного племени, — однако они его помнили и не стали изобретать для своих пленников какие-то дополнительные мучения.

Нэрх рассказывал все это столь уверенно, словно сам был на том корабле; я невольно покосилась на его правую руку, но та была в порядке. Тогда я спросила, живы ли еще те юноша и девушка.

— Она жива, — сказал старик, — но она ничего не может рассказать тебе. После того, что с ней было, у нее отнялся язык. А молодой охотник умер через несколько дней. Черный огонь пожрал его руку и добрался до сердца.

«Гангрена», — догадалась я.

Нэрх еще чуть помолчал и добавил:

— Это был мой сын.

Выслушав эту историю, я поняла, почему туземцы расправились со спасшимися со «Звезды тропиков»; дело, как видите, вовсе не в природной агрессивности нгарэйху. У них довольно мирный нрав, и мужчины гораздо чаше именуют себя охотниками, чем воинами. Но они вполне правильно поняли, что в их интересах как можно дольше оставаться «не открытыми» для светлокожих пришельцев с юга. Однако хотя я и сочувствовала туземцам, у меня были совсем другие интересы.

Я поинтересовалась, когда приплывал корабль работорговцев. Летоисчисления у нгарэйху нет (хотя считать до десяти или даже до двадцати они в большинстве своем умеют), но после перекрестных расспросов и воспоминаний о том, кто когда родился, женился или умер, удалось выстроить цепочку событий и выяснить, что злосчастный визит состоялся ровно пятнадцать лет назад. Что ж, выходит, это была одиночная экспедиция и новый корабль уже не приплывет на поиски первого. И о том, что в этой части океана есть земля, никто по-прежнему не знает.

Я решила выяснить хотя бы, чье это было судно, и попросила принести мне разных красок, которыми нгарэйху разрисовывают себя, обозначая таким образом свой статус в племени. Зеленой и синей среди них не оказалось, но первую я с успехом заменила соком травы, а вместо второй пришлось тоже использовать зелень, но объяснить, что «на самом деле здесь синее». На белой глиняной стене хижины я изобразила ранайский, илсудрумский и гантруский флаги.

Нэрх и еще несколько пожилых туземцев уверенно узнали ранайский. Я, конечно, ничем не дала знать аборигенам, что враги, пытавшиеся обратить их в рабство, были моими соотечественниками.

Внезапно меня пронзила новая мысль: ранайский торговый корабль, пропавший в северных водах 15 лет назад! Да ведь это могло быть судно моего отца, Тнайа Лаарена! И, может быть, он тоже висел вверх ногами под кроной дерева и та же самая жрица, которая исполняла свои обязанности уже три десятка лет, перерезала ему горло тем же черным от крови ритуальным ножом…

В волнении я снова и снова расспрашивала туземцев о деталях, интересовалась, не сохранилось ли каких-нибудь обломков корабля или личных вещей казненных. Но аборигены ничем не могли мне помочь. Тела были сожжены вместе с одеждой и всем, что могло находиться в карманах, а если какие обломки и выбросило тогда на берег, то их давно уже унесло последующими приливами и штормами. Да и даже если бы вдруг отыскалась табличка с названием того судна, это бы ничего мне не дало — ни я, ни мама не знали, на каком корабле ушел в свое последнее плавание Тнай Лаарен. И все же вероятность весьма велика. Не так уж много ранайских кораблей пропадает без вести в одно и то же время.

Я спросила (до того мне как-то не пришло в голову озаботиться этим вопросом), куда дели оружие казненных — как в прошлый, так и в этот раз. Ведь сабли, мечи и пистолеты не горят. Оказалось, что холодное оружие хранится в хижине вождя и то, что осталось с прошлого раза, даже использовалось при нынешнем нападении — правда, больше как элемент устрашения, ибо искусством фехтования туземцы не владели. Пистолеты, по настоянию жрицы, выбросили со скалы в море («Пусть заберет назад то зло, что исторгло»). Мысленно выругав старуху, я потребовала, чтобы мне показали сохраненное оружие. Хранилось оно без всякого почтения, сваленное в кучу у стены. Мумифицированным головам зверей, водруженным на воткнутые в земляной пол колья, воздавалось куда большее уважение. В куче оказалось два меча, полдюжины сабель и три шпаги. Как пояснил мне вождь, были еще ножи, но их как предметы полезные разобрали лучшие охотники.

Оружие работорговцев было легко отличить от оружия со «Звезды тропиков»: старые клинки потускнели, на них появились следы коррозии. Туземцы не имели понятия, как следует обращаться с металлом.

Я внимательно осмотрела эти трофеи и все-таки нашла то, что искала: у одной из шпаг на круглой чаше эфеса, защищающей руку, со стороны клинка были выбиты не слишком аккуратные буквы «ТЛ». Дешевая пиратская мода, подражание аристократам прошлого, гравировавшим родовые имена на клинках своих мечей…

Строго говоря, это тоже не доказательство. Мало ли кто может иметь инициалы Т.Л. и следовать пиратской моде, на подобных кораблях встречаются аньйо с самым разным прошлым. И все же при таком количестве совпадений у меня почти не осталось сомнений. Мой родной отец был здесь и был убит теми самыми туземцами, которые теперь принимали меня как богиню.

Впрочем, если это меня и смутило, то лишь на какой-то момент. Я не испытывала никаких чувств к тому, кого совершенно не знала, да и туземцы, лишившие его жизни, были по-своему правы. И, пожалуй, я лишь выиграла от того, что он не вернулся. Кем бы я была, окажись его экспедиция успешной? В лучшем случае — зажиточной крестьянкой, не умеющей ни писать, ни читать. И почти наверняка бескрылой.