Вызов врача - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 34

5

Павел купил две бутылки водки. По дороге к Даниле репетировал вступительную речь. Данила открывает дверь, Павел салютует зажатыми за горлышко бутылками и весело произносит: «Здесь принимают в общество рогоносцев?» Репетиции, настойчивое повторение фразы помогало не думать о главном и больном.

Заготовленная шутка провалилась. Данила открыл на звонок дверь. Павел потряс руками с бутылками:

– Привет! Здесь принимают в общество рогоносцев?

– Ты? – явно не обрадовался Данила.

За его вопросом отчетливо читалось: зачем приперся, тебя не ждали, и шутки твои дурацкие. Но Павел на тонкости реакции друга внимания не обратил. Шагнул вперед, через порог, потеснив Данилу, который выглядел как человек, не желающий впускать в квартиру, чего быть не могло по определению. Павел слегка стукнул бутылками в грудь Данилы, принуждая их взять. Наклонился, чтобы снять ботинки. И тут увидел на вешалке… Жар ударил в лицо, ставшее одного цвета с ярко-красным стеганым пуховиком. Этот пуховик был предметом его подтрунивания над сестрой. Она в нем походила на Деда Мороза в дамском исполнении – пронзительно красное пальто с белым мехом по краю капюшона и на манжетах.

Еще не разогнувшись, Павел рванул вперед, чуть не упал. Так и есть! Сидит на диване! Таращит испуганно глаза и в то же время демонстрирует вызов – я уже взрослая!

Влюбленность Вероники в Данилу Павел считал детской наивной глупостью. Данила сердцеед, бабы на него вешаются. Ирина объясняла: Даник похож на недоласканного плейбоя. Гремучая смесь сокрушительной мужской красоты и легкой трагичности во взоре. Красота, трагичность – ничего этого Павел не замечал, он смотрел на друга другим, естественно, не женским взглядом. Но Вероника! Малолетка! Дура! Наверное, прослышала о разводе Данилы и примчалась утешать. Или вешаться на шею! Или отдаваться! Веронике, между прочим, девятнадцать лет. Не ребенок, но дылда стоеросовая!

– Что ты тут делаешь? – рявкнул Павел.

– А твое какое дело?

– Я тебе покажу, не мое дело! – Желваки заходили на скулах Павла.

Вперед шагнул Данила, заслонил сестру от брата, руки у него по-прежнему были заняты бутылками.

– Послушай, Павел…

Слушать Павел оказался не способен. Всю накопившуюся злость, только отчасти предназначавшуюся Даниле, Павел вложил в удар. Знатный получился удар – с размаха, со всей силы, точно в скулу. Данила упал, бутылки покатились по полу, Вероника завизжала, Павел тряс рукой – отбил костяшки пальцев.

– Марш на выход! – приказал Павел сестре.

– Уй! – стонал от боли Данила. – Кретин!

– Чего ты распоряжаешься? – Вероника еще сильнее вдавилась в подушки дивана и быстро-быстро замахала в воздухе ногами, точно защищаясь от возможного натиска брата.

Павел подошел к ней и яростно пообещал:

– Выдеру как сидорову козу! Ты меня знаешь!

Вероника перестала дрыгать ногами, ползком добралась до конца дивана и шмыгнула в прихожую.

– Скотина! – обругал Павел поднявшегося на ноги, зажимающего рукой глаз Данилу.

– Идиот! – ответил Данила.

Павел развернулся и пошагал на выход. Вероника уже натянула свой кумачовый первомайский прикид. Одного удара Павлу было маловато, чтобы выплеснуть накопившуюся злость. Подраться бы хорошенько! Но Данила не противник. Заявит, что чист как слеза ребенка. Пока чист! Вовремя успел, сестра не наломала дров. Павел с излишней силой схватил ее за шиворот и потащил из квартиры.

Волок по ступенькам, по улице хныкающую любимую сестренку. Напрасно общественность печалится, что не осталось на улицах мужественных защитников от хулиганов. Возле них затормозила машина. Иномарка с затемненными стеклами, из нее вышли трое. Бугаи с бритыми затылками круговыми движениями разминали затекшие плечи, готовились к драке.

– Мужик! Нехорошо девушек обижать? – почти радостно сообщил один.

– Маленькая тебя не хочет! – подхватил второй.

– Крошка, не бойся! Добрые дяди тебя защитят, – пообещал третий.

Боевой пыл Павла при виде непрошеных защитников заметно поубавился.

– Это не девушка, – вступил Павел в переговоры. – Это моя сестра. Ясно? Подтверди! – встряхнул он Веронику.

– Яне девушка, – послушно отозвалась Вероника и испуганно спряталась за спину брата.

– Связалась с дурной компанией, – продолжал объяснять Павел, – я ее оттуда вытащил, веду домой. Какие проблемы? Какие ко мне вопросы?

– Без проблем, – согласился первый.

– Без базара, – подтвердил второй.

– Все путем, – изрек третий.

На их лицах Павел отчетливо видел разочарование – хотелось помахать кулаками, а случай не представился. Значит, и у него последние несколько часов такая же, как у этих благородных бандитов, физиономия – не затуманенная интеллектом и с признаками животной потребности кого-нибудь покусать. Нехорошо, нецивилизованно.

Они быстро поймали такси и доехали до дома. Вероника жила в старой родительской однокомнатной квартире. А когда-то они теснились здесь вчетвером.

Павел собирался поговорить с сестрой логично, взвешенно и разумно (памятуя, что он человек цивилизованный). Но его рассудительность разлетелась в клочья от тупого Вероникиного «а если я его люблю?». Павел не заметил, что повысил голос, а потом уж и орать стал. Любит она? Кого? Мужика, у которого две семьи в прошлом, дети, алименты! Да на Даниле такие, как Вероника, гроздьями висят. Она хочет быть одной из массы? Возомнила, что она, мелюзга, способна утешить мужика, у которого на сердце кошки скребут? Нет, кошка, котенок глупый – это она, Вероника. А сердце Даниле поцарапали тигрицы, хищницы! Но ему только такие и интересны, а не восторженные гимназистки.

Вероника попыталась еще раз вякнуть про «люблю». В ответ услышала, что ее любовь – детская, глупая, наивная – будет выжжена каленым железом, растоптана сапогами, развеяна по ветру. Вплоть до трепанации черепа, пообещал Павел. Вероника скорчила недоверчивую гримаску, чем вызвала новый взрыв негодования брата. Он не употреблял нецензурных слов, но и тех, что произносил, хватило с лихвой, чтобы Вероника разрыдалась.

Павел орал, что она повела себя как продажная девка, потаскуха, дешевка. А уж «дура» было повторено десяток раз: дура влюбленная, дура малолетняя, дура мечтательная, дура непроходимая, дура глупая… Как будто существуют умные дуры!

Сначала Вероника плакала зло и гневно, потом по-девичьи горько, наконец – по-детски отчаянно. Первые две стадии Павел во внимание не принимал. Плачет, и правильно – есть причина. Он чувствовал себя отцом неразумной дочери. Отец должен воспитывать, без наказания воспитательного процесса не бывает. Сейчас горько, а на будущее – полезно, тяжело в учении… Но когда Вероникин плач стал напоминать скулеж маленькой раненой собачонки, в Павле проснулась-таки жалость. Он потоптался растерянно на месте, пробормотал хриплым после ора голосом:

– Ну, хватит! Будет! Развела мокроту. Вероника ответила протяжным писком со скачками икоты.

Павел подошел к ней, вытащил из кресла, сел сам и устроил сестру на коленях, обнял ее, прижимая рукой голову к своему плечу. Тихонько укачивал.

– Успокойся! Ты же понимаешь, что я о тебе пекусь? Разве я могу видеть, как тебя несет по кривой дорожке, и молчать? Ты будешь вести себя как хорошая, умная девочка?

Ни слова Вероника произнести не могла, только икала. Павел задавал вопросы и домысливал ответы. Очень надеялся, что эти ответы демонстрируют начавшийся, пусть очень болезненно, процесс выздоровления сестренки. Болезнь называлась «глупая влюбленность». Способ лечения отеческий. Павел баюкал Веронику, гладил по голове и по плечу, приговаривал ласковые слова, оправдывался и объяснял свой гнев братской любовью.

Через несколько минут, еще не справившись окончательно с икотой, шмыгая носом, Вероника пробормотала:

– Ведь-ик можешь-ик, как человек-ик спокойно ик-ик, говорить! Чего-ик, орал? Как ик-ик припадочный. Ик!

«Кнут и пряник, – подумал Павел. – Не обязательно быть тираном, чтобы бессознательно пользоваться этими орудиями. Достаточно любить по-отцовски, по-братски. А вот с Ириной розги и ласка не пройдут. А что пройдет? Не знаю. Заноза! Не жена у меня, а заноза!»