Заговор генералов - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 77

А Коновалов, раз взорвавшись, уже не мог остановиться. И тогда Марк Михайлович решил прийти Фаине по помощь: ведь этаким образом можно отбить у бабы всякую охоту работать. А работник она, в определенном смысле, толковый и опытный. Очень редко, да практически лишь в порядке исключения, срывался кто с ее крючка. Так почему же не считать и этого скользкого Турецкого – исключением? Логично!

И что ж он за человек такой?! То Сиротин звонит и в смятении заявляет, что библиотеку обложил со всех сторон этот Турецкий со своей бригадой сыщиков. То генералу приходит в голову «новая» идея – подсунуть следователю хорошую бабу, а потом взять обоих в нужный момент и так давануть, чтоб от него мокрое место осталось. А тут и он сам, собственной персоной! Выставка ему не нравится, а вот коньяк – в самый раз. И от Файки ушел, даже машину оставил. Но здесь и дурак поймет – на живца взять хочет. Только кому теперь нужна его машина, из которой все генеральские штучки повытаскивали муровцы…

– Отпусти, не томи ее душу, Андрей Васильевич, – поморщился Костров, услышав очередной «пассаж» генерала. – Разве не видно: старалась девушка. Только что за конец не успела ухватить. Ну так она позже это сделала бы. Знаем же теперь, с кем дело имеем. Давай мы Фаину отпустим, пусть отдыхает, а сами решим, что делать дальше. Не нравится мне, что он оказывается буквально повсюду.

– А я предупреждал его, – буркнул генерал, успокаиваясь и вытирая платком багровую лысину и накачанную толстую шею. – Ладно, пусть идет…

Фаина, повинуясь кивку Кострова, быстро выскользнула из кабинета. Генерал посмотрел ей вслед и в недоумении пожал плечами:

– Не понимаю… Может, она дурь какую-нибудь сморозила и он понял? Мне б такую… десяток лет назад, и не раздумывал бы…

– А почему десяток? – одними глазами улыбнулся Костров.

– Потому что сейчас уже дыхалка не выдержит. Эта ж – тигрица, никакого удержу не знает. А в моем возрасте ценится понимание, ласка, забота…

– Ну-ну… Оно конечно, тогда лучше с Файкой не связываться. Она мне тут недавно одного важного старичка преспокойно на тот свет отправила. Предстал перед Творцом в первозданном виде, голеньким. Очень вдова сокрушалась! Он же, говорит, уже лет двадцать ни на одну женщину не смотрел. А Файка ей: «Врешь, очень способный дядечка!» Такая вот картинка. Ладно, не будем заострять внимание на случайной неудаче. Что предпримем дальше?

– Дальше я кое-какие распоряжения сделал… Не понимаю, на кой тебе хрен нужно было устраивать эту говорильню вокруг серьезного дела? Теперь же газеты, с твоей, кстати, подачи, такой хай поднимут! Национальное достояние! К едреной матери! Я боюсь, что дело из-за какого-нибудь пустяка сорвется. И это станет уже непоправимой ошибкой.

– Ничего, Андрей Васильевич, не сорвется. Наоборот, если бы мы провернули сделку втайне, вот тут бы и поднялась буча. А так – всем все давно известно, правительство решило, культурная общественность активно поддержала. Чего еще? Дума будет голосовать? Ну и пусть себе голосует. А выставка давно упакована, только нашей команды и ожидает. Нет, здесь уже никак не сорвется. Слишком большие силы… да и средства задействованы… Что же касается того шума, что поднят вокруг библиотеки, тут я с себя доли вины снять не могу. Моя была инициатива. Но сработано топорно. Кстати, Андрей Васильевич, и вы могли бы маленько прижать к ногтю этого своего нового приятеля.

– Ты о ком? – сделал невинные глаза Коновалов.

– Не надо, Андрей Васильевич, – засмеялся Костров. – Или мы с вами не из одной «конторы»?

– «Контора»-то одна, Марк, да люди в ней разные. Особенно сегодня. Ты этого татарина заметил?

– Генриха-то? – не удивился Костров. – А он у меня не первый раз. Чем опасен?

– Не знаю, чем он тебе приятен, но я «собственную безопасность» не очень жаловал и раньше, а особенно теперь. У них в управлении не разберешь, кто перед кем отчитывается и кто на кого стучит. Чем опасен! Да всем без исключения. Я б на твоем месте его не приваживал… Слушай, а он не мог навести сюда этого Турецкого?

– Нет, я уже знаю, чья работа. Это его Сиротин сюда сподобил. Старый идиот! Кто его за язык тянул? Ну сделал ты полезное дело – получил награду и молчи себе в тряпочку. Сделал другое – прими новую благодарность, но зачем же языком трепать? И главное ведь, позвонил мне, и хоть бы словом обмолвился. А этот – как снег на голову… А насчет Генриха, думаю, ты ошибаешься, Андрей Васильевич, никаких контактов не было, проверено. Но я распоряжусь, чтоб еще раз пригляделись.

– Вот именно, пусть поглядят внимательно. Только не обращайся больше к Чуме – дохлый номер. Понадобится – возьми лучше моих, из «Легиона».

– Так ведь этот Чума – в некотором роде ваш протеже. Чего вы теперь против него имеете?

– Как говорил наш вождь и учитель, есть мнэние, что он нэ савсэм наш чэлавэк! – Коновалов ловко скопировал грузинский акцент. – А я ему устроил маленькую проверочку. Выдержит, поглядим, чем он может быть полезен нашему делу в дальнейшем. Взбрыкнет – окажется там, где ему и положено находиться. Да вот и народ у него не совсем подходящий, я знаю, сам видел.

Коновалов подумал, что сказал Марку и так достаточно много, и об остальном, включая возвращение ляминской дочери, промолчал. На том они и расстались.

Глава 16.

Сержант Криворучко, чего так опасались Грязнов с Турецким, вопреки принятым мерам, до утра не дожил. Он был препровожден в одиночную камеру следственного изолятора, тут же, на Петровке, куда проникнуть постороннему без специального разрешения было практически невозможно. И тем не менее. Первичный анализ показал наличие в организме покойного сильнодействующего яда, который попасть туда мог вместе с пищей. Допросы дежурного, охраны, контролеров, работников пищеблока ничего не дали. Кто, когда, каким образом устроил убийство расколовшегося милиционера, пытались выяснить грязновские сыщики, но на удачу никто не рассчитывал. Значит, есть в собственных рядах какая-то сволочь, раскрыть которую будет очень непросто.

Кстати, устранение ненужных свидетелей в следственных изоляторах – даже таких, как Бутырка или «Матросская тишина», – в последние годы стало едва ли не привычным явлением. Но там и ситуация иная: в камерах на двадцать человек набивается до сотни. За всеми не уследишь. А здесь, в собственном, как говорится, доме, подобное происшествие есть прецедент для серьезнейших разговоров и выводов.

Словом, голос Грязнова, когда он с утра пораньше позвонил Турецкому в прокуратуру, был тусклым и совершенно невыразительным, лишенным каких-либо эмоций. Вот сообщил, а чего дальше, неизвестно…

– Приезжай-ка, Славка, ко мне, я тебе не такое поведаю, – «обрадовал» друга Александр.

А поведать ему было что…

Вчера, когда он вернулся наконец домой, где-то уже в двенадцатом часу ночи, запищал, приглашая к разговору, сотовый. Ну, голос Саша, разумеется, узнал сразу, хотя живьем его хозяина, то есть лицом к лицу, не слышал ни разу, а вот по телефону уже дважды: во вторник ночью и вчера в Костином кабинете. Голос отставного генерала Коновалова.

Саша не удивился, он ожидал чего-то подобного. Его выходка с той бабой, если она действительно то, что он о ней думает, не могла, видимо, пройти бесследно. И этот поздний звонок – лучшее тому подтверждение.

– Вы узнали меня? – поздоровавшись, спросил Коновалов. Вероятно, он имел в виду свой голос, а не себя лично.

Турецкий немного подумал и решился:

– Да, Андрей Васильевич.

Повисла долгая пауза. Теперь генерал, похоже, думал, как вести себя дальше. Уж на что, а на такой ход он, возможно, никак не рассчитывал. Ну пусть подумает. Турецкий торопить не собирался. Он, держа трубку возле уха, прошел на кухню, наполнил чайник водой, затем включил газ и поставил чайник на огонь. Все эти хозяйственные звуки конечно же долетали до уха генерала. А тот все думал и трубку не отключал. Наконец прорезался: