Золотая Колыма - Волков Герман Григорьевич - Страница 21

Но получилось не так, как советовала мудрая лоция. Вельбот не удалось поставить перпендикулярно, потому что в этот момент, а точнее, за секунду до волны Валентин первым выскочил из вельбота, но не так ловко, как нужно, слишком сильно оттолкнулся.

Вельбот занесло, и волна захлестнула его. Хорошо, что здесь было мелко, лодка заскребла днищем по песку, села и не перевернулась. Да и люди — Аксенов, Мосунов, Ковтунов, Игнатьев, Билибин — смелые и сильные. Не растерялся и Митя Казанли. Выскочив из вельбота, никто не побежал к берегу. Все вцепились в борта и, скользя по мелкой гальке, глотая соленую. воду, развернули посудину перпендикулярно набегавшей волне и с ее помощью вытянули на берег.

Цареградский чувствовал свою вину, но никто не осуждал его, вроде бы и не заметили его поспешки, напротив, все, хотя и искупались в ледяной воде, радостно возбужденные, благодарили рулевого за то, что вывел их на берег, называли опытным капитаном. Лишь Юрий Александрович как бы между прочим и вовсе не по адресу Цареградского заметил:

— Капитан оставляет судно последним.

Они оказались на узком галечном пляже. Судя по наплывам морской капусты, приливная волна не заливала это место, и можно быть спокойным, что не зальет, если прилив и не кончился. Перед ними высились голые скалы, туман срезал их вершины, вероятно, очень высокие. Ничего не оставалось, как располагаться на дне этого мешка.

На берегу валялось много наносника. Собрали что посуше, разложили костер, обогрелись, обсушились, подкрепились, натянули брезентовую палатку. Она рассчитана на четверых, залезли все семеро. Уплотнились так, что если один переворачивался, то и остальные вертелись как шестерни. Но ворочаться почти не приходилось. Страшно усталые, спали как убитые.

Утром тумана как не бывало. По камням вскарабкались наверх. Горы круто обрывались к морю, а в другую сторону полого переходили в равнину, болотистую, с небольшими озерками. Одно из них было довольно крупным. Прошли к нему, обследовали берега, дно, попробовали воду и предположили, что это озеро, как и прочие, лежит на дне бывшего моря, и прибрежные горы, по всей вероятности, молодые.

— Золота здесь определенно нет,— сказал Билибин.

И Цареградский подумал, нет смысла терять время на поиски древней флоры и фауны. Оба решили пешком возвращаться в Олу. Казанли с рабочими остался устанавливать астропункт.

Билибин и Цареградский считали, что до Олы недалеко, к ночи можно дойти. Взяли на двоих банку мясных консервов, пачку галет и попрыгали по кочкам. Но путь оказался не близкий. Пока было светло, прыгали хорошо, как лягушки, а стемнело, стали спотыкаться, проваливаться в мочажины. Кое-как выбрались на твердую землицу и решили переночевать. А спички, оба некурящие, не прихватили, наломали веток карликовой березки, умостились на них, прижались друг к другу спиной, накрылись одним плащом...

Вот так, в сидячем положении, прижавшись друг к другу, подремали часика два, пока не забрезжил рассвет. На завтрак проглотили банку консервов и пачку галет, запили болотной водицей и пошли. Весь день топали, без привала, голодные.

Поздно вечером вышли в долину Олы. Реку сразу узнали по голубоватой прозрачной воде. И местность показалась знакомой — Хопкэчан. Где-то здесь юрта Макара Медова.

УЛАХАН ТАЙОН КЫХЫЛБЫТТЫХТАХ

Макар сидел в темном углу юрты, низко опустив голову. Он даже глаз не поднял на вошедших гостей. Билибин и Цареградский долго не могли допытаться, что случилось. Макар молчал. Молчала Марья. Молчали кудринята и макарята.

Наконец Макар Захарович выдавил:

— Убьют.

— Кого? За что?

— Моя убьют...

— Кто убьет? За что?

— Никто не убьет! — выскочил из своего угла Петр, старший кудринский отпрыск.

Ему двадцать лет. Он ловок, строен, крепок. Учитель сказывал, что Петр первым записался в комсомольскую ячейку, первым сел за парту в школе, когда ему уже перевалило за восемнадцать, и Макара Захаровича, которого зовет дядей, и свою мать стал обучать грамоте — ликбез на дому...

— Никто не убьет. Это пустые угрозы. Я заявление сделаю: это происки живоглотов, богатых оленехозяев! Это или князец Лука Громов подстраивает... Жадный, пожалел — дешево продал вам своих оленей... Или наш богатый саха Александров... Не понравилось ему — его как бы обошли. А кто виноват? Кто виноват, что он своих коней на лодку променял... Все кого-то обмануть норовит, нажиться хочет! А теперь от зависти лопается: дядя Макар экспедиции помогает, почти даром помогает, на этой помощи Александров загреб бы, а дядя Макар его конъюнктуру сбил... Конъюнктуру, понятно? И теперь валят все на дядю Макара и на вас, товарищи! Говорят, что вы и палы пускаете, и лес без разрешения рубите...

И Юрий Александрович узнал все, что случилось. В урочище Нельберкан кто-то поджег моховище. Подозреваются люди из геологической экспедиции: прогоняли оленей, купленных у Громова, и подожгли. Может, нечаянно, а может, и с умыслом. А прогоняли, как известно, Макар Захарович с Раковским, и подозрение падает на них.

Заявление о пожаре сделал в тузрик безоленный тунгус Архип Григорьев. За него, конечно, кто-то все это состряпал, и будто бы он, Архип Григорьев, просит раймилицию принять наиболее строгие меры относительно виновников лесного пожара в интересах туземцев, охраны лесного богатства и оленьего корма. На этом заявлении сам Белоклювов резолюцию наложил: разобрать сначала на исполкоме Гадлинского сельсовета! Из сельсовета бумага пошла обратно в тузрик, дальше пойдет в округ, оттуда и до Москвы!..

С этим заявлением еще не разобрались, а милиционер Глущенко сельсовету уже новое дело подсунул. Экспедиция на речке Угликан, недалеко от юрты Свинобоевых, для оленей, купленных у того же Громова, поставила изгородь, кораль, из жердей: полторы тысячи шагов, 223 пролета... Милиционер точно все подсчитал и усмотрел нарушение: молодняк рубили в запрещенное законом время и причем там, где он защищал коренное население от ветра... Словом, акт составил по всей форме.

Слушались оба заявления без представителей экспедиции.

— Дядю Макара,— рассказывал Петр,— из сельсовета вывели и в протоколе записали — за халатность... И еще — за то, что он зажиточный, что батраков имел — это нас-то, сирот Кудрина! А какие же мы батраки? Дядя Макар с мамой в законный брак вступил, нас усыновил, на ноги поставил! Чтоб одеть-обуть, последнего своего бычка продал, а швейную машинку купил. Теперь все будут косо смотреть на него. Грозятся, что все наше семейство из Олы выселят...

Навзрыд заплакала Марья, заревели малыши.

— Никто вас не выселит! Не плачьте, товарищи! Ты, Макар Захарович, не вешай голову! Готовь коней, пойдем на Колыму! Никто тебя пальцем не тронет! Пошли, Цареградский! И ты, Петя, иди с нами — как комсомолец! Мы им «выселим»!

Юрий Александрович и Цареградский, забыв про голод и усталость, несмотря на поздний час, а была уже ночь на исходе, вместе с Петей отправились в Олу.

Макар Захарович проводил их до реки, лодку оттолкнул и на прощание перекрестил:

— Улахан тайон кыхылбыттыхтах!

— Какому это он богу молится? — спросили геологи у Пети.

— Тысячу раз безбожную агитацию проводил, тысячу раз говорил ему: «Дядя Макар, бога никакого нет и религия — опиум». Иконы снял, а креститься еще не отвык. А «улахан тайон кыхылбыттыхтах» — это не бог, это дядя Макар так назвал товарища Билибина: «Большой начальник краснобородый».

В Олу пришли рано утром. В тузрике ни Белоклювова, ни Глущенко еще не было, но старый казак Иннокентий Тюшев, добровольно исполнявший обязанности сторожа, уже стоял при входе как на часах, поблескивая царской медалью «За усердие».

В коридоре Билибин и Цареградский увидели свежий номер стенгазеты «Голос тайги». Под заголовком «Экспедиции» шел текст: «Чтой-то сей год Олу облюбовали разные экспедиции. Экспедиция Наркомпути СССР, еле-еле душа в теле, пошла пешком в тайгу, а их заменили геологи. Последним, видимо, придется, как это ни печально, ждать зимнего пути или выращивать своих оленей».