Стрельцов. Человек без локтей - Нилин Александр Павлович - Страница 84

Ему снова надо было привыкать к славе действующего игрока, к узнаванию в своем повзрослевшем облике.

Иногда он приходил к завершению рабочего дня за Раисой в ЦУМ и смущался из-за всеобщего внимания, стеснялся лысины. К тому времени жена обрезала косу — и он бурчал, что хорошо бы ему из той косы сделать парик.

Конечно, всеми и повсеместно обсуждалось: изменилась ли — и в лучшую ли сторону — игра возвращенного Стрельцова? Что все-таки в лучшую — поняли далеко не сразу. И все ли? Для понимания новой его игры требовался развитый вкус, способность проницать в тонкости футбола, едва ли многим доступные…

Несколько снижало впечатление, что никто из партнеров, кроме Валентина Иванова, не понимает его вполне. И потом — в памяти возвышался прежний Стрельцов, досочиненный в тоске по нему зрительским воображением, в новом Эдуарде искали черты былого Эдика, огорчались переменам вместо того, чтобы восхищаться ими.

Язык паса, на котором заговорил он не только с партнерами, но и с публикой, предлагая ей другой взгляд на футбол, казался поначалу, да и потом конечно тоже (не буду утверждать, что в футболисте Стрельцове разобрались по-настоящему квалифицированно), языком даже не иностранца, а скорее инопланетянина.

Я заметил, что на метафоры в разговоре об Эдике разворачивает и людей, в своей деятельности к ним совсем или почти не тяготеющих. Вот и Аксель Вартанян — строгий, в лучшем смысле, автор, но и он… Кстати, об Акселе — он все органичнее входит в повествование. Начиная книгу про Стрельцова, я знал, что на странице с титрами, предваряющими собственно текст, обязательно выражу статистику слова благодарности за помощь, которую не побоюсь назвать дружеской за ее неоценимое бескорыстие. Но удаляясь в повествование, понял, что Аксель — и персонаж. Действующее лицо. Он не был лично знаком с Эдуардом, но думал о нем, знает о нем, любит его, как, может быть, никто другой. И состав тех, кто движет связанный с Эдиком сюжет, был бы неполным, отсутствуй в нем наш друг Вартанян.

Аксель сравнил возвращенного Стрельцова с охотником на мамонтов, оказавшимся в развитом капитализме, минуя две общественно-экономические формации. В незнакомой языковой среде — тянет свою метафорическую нить статистик — Эдуард обнаруживает настолько выдающиеся лингвистические способности, что до аборигенов редко доходит изыск его речи на том языке, от которого их-то никто на целую вечность не отрывал. Приговаривая к немоте и глухоте…

В декабре шестьдесят седьмого года играли с англичанами на стадионе «Уэмбли» — и общепризнанным героем стал Игорь Численко, забивший за две минуты два гола. Но сам «Число» признавался нам в бане, что на несколько великолепных пасов Эдика он не успел — не понял такой тонкости футбольной мысли. (Ответив одному из журналистов, что в игре он более всего ценит мысль, Эдуард пояснил предметно: «Пока у меня мяч, я должен заметить множество деталей — откуда собирается двинуться защитник, под какую ногу партнеру лучше послать мяч, как расположились мои партнеры относительно ворот противника — смогут ли они продолжить комбинацию? Например, партнер слева готов открыться — и справа готов… Все ждут, что я отдам пас вправо. И соперник этого ждет. И вроде бы правильнее всего отдать сейчас вправо. И я делаю вид, что так и поступлю, а сам отдаю влево».) Восторгаясь Стрельцовым, Игорь сожалел, что не способен к такому образу мышления на поле. А ведь к шестьдесят седьмому году наиболее думающие игроки сборной не прочь были приспособиться к изменившемуся Стрельцову, прекрасно уже понимая, с какой величиной сотрудничают. В шестьдесят же пятом легче было выдать непонимание — неспособность быть на высоте его игры — за недоумение. Ворчать, что Стрельцов теперь не тот, что был когда-то.

Вместе с тем, когда знакомишься с изысканиями Акселя Вартаняна, убеждаешься в силе воздействия на футбольную аудиторию не только «нового» Стрельцова, но и Стрельцова, щедро и эффектно цитирующего себя — когдатошнего.

При своей магической способности завораживать, он вынуждал нас теперь видеть в своей игре новое, а старого почти не замечать. Видели в основном его доброжелательность к партнерам при розыгрыше.

Но при знакомстве со статистикой — развернутой и снабженной комментарием — узнаешь, что «цитаты» занимают значительную площадь в самостоятельном «тексте» теперешней игры Эдика.

В пятидесятые годы он больше мячей забивал с прорыва, обходя по ходу стремительного движения к воротам нескольких оборонцев. Но и во второй своей жизни в футболе голов в прежнем стиле совсем немало — Вартанян насчитал двенадцать таких завершаемых голом прорывов, ставших редкостью при лучше организованной обороне, причем в девяти случаях Стрельцов обыгрывал защитников на скорости. Зрелый Стрельцов очень много играл на опережение, стартовый рывок по-прежнему бывал губителен для опекавших его игроков…

Но, повторяю, прежние эффекты в нынешней игре меньше запоминались оттого, что публика чувствовала: суть теперь в ином. Он не только отдавал партнерам великолепные пасы, но и научился заряжать их своей энергетикой, тонизировал током непрерывной мысли на поле. Стрельцов-мыслитель постепенно заслонял Стрельцова-бомбардира. Но все, что положено бомбардиру, он совершил и в шестидесятые годы.

И, конечно, стоял он на поле не меньше, чем раньше. Но теперь он и из статичного положения вселял в защитников столько же тревоги, сколько и в движении. Обострить игру пасом он мог теперь с любой позиции, не двигаясь с места; защитникам легче было вести с ним силовую борьбу, чем угадывать — нередко тщетно — задуманный им ход.

Эдик говорил потом, что в шестьдесят пятом до конца первого круга он досконально разобрался в особенностях и возможностях своих новых партнеров. Говорил, что ему, например, совершенно неважно, на какой позиции фактически играет, например, Володя Щербаков. Когда тот перемещался в центр, Стрельцов уходил на левый фланг. Ему казалось, что Щербаков успел почувствовать общую с ним игру. И знает, что если откроется, то обязательно получит от Эдуарда мяч.

Он говорил: «Я наизусть всех знал, кто сколько ходов сделает в комбинации, кто мяч начнет водить возле углового флага, и я к его передаче успею пешком дойти, а кто и меня заставит поторопиться. Олег, допустим, Сергеев по центру никогда не пойдет, он убежденный крайний нападающий — сыграет по краю прямолинейно и прострелит мяч обязательно с угла. При его напористости такая прямолинейность часто оправдывалась. И к моменту его прострела я обязанностью считал осложнить жизнь защитникам своим маневром без мяча в штрафной площадке.

В первом круге мне важно было показать партнерам по атаке свою полезность. Нужно было полное их доверие ко мне как к игроку, который может возглавить атаку.

В молодости я обижался, когда мне вовремя не отдавали мяч, — я же был готов, заряжен, я знал, как и когда открыться, и верил в себя в единоборстве с любым защитником. Конечно, не все выгодные ситуации я использовал, но промахов не страшился, не сомневался, что все поправимо, пока игра не закончилась.

А теперь я хотел быть больше полезен другим. Теперь все ходы, которые мне приходили в голову мгновенно, я обязательно представлял и с участием того, чей шанс точно пробить по воротам лучше моего. В прежние времена у меня был идеальный партнер — Кузьма. Он, когда я вернулся, оставался вне сравнений. Но мне нравилась теперь возможность сыграть острее и с тем, кто пока еще не привык играть в тот футбол, который так любили мы с Валей.

Вообще игра в пас мне и в молодости была очень интересна. Конечно, Кузьма для меня делал очень много. Но ведь и я всегда старался ответить ему тем же. Просто у меня, может быть, в большей, чем у него, степени сложилась репутация забивалы, хотя, по-моему, забивал Иванов никак не реже…