Возрожденная любовь - Нилс Бетти - Страница 25

— Профессор велел проводить вас, мисс. Он подождал, пока она поднимется по ступенькам и откроет дверь, и только после этого, пожелав ей спокойной ночи, пошел обратно к машине.

Она была уверена, что миссис Маклин уже спит, но, к ее удивлению, та зашла в гостиную и бодро сказала, как бы не замечая ее подавленного настроения:

— Наконец-то вы пришли, дорогая. Мне совершенно не хотелось спать, вот сварила нам какао. Вы устали — идите сюда, к печке: посидите полчасика, согрейтесь и расслабьтесь.

Она вышла, а потом вернулась, дав время Абигайль снять пальто и вытереть слезы. Когда Абигайль начала оттаивать в ее обществе и восхитительном тепле маленькой комнатки, миссис Маклин спросила:

— Тяжелый был день?

— Нет, не очень. Троим малышам намного лучше, четвертый тоже выкарабкается, я думаю, новых случаев заболевания не будет, результаты анализов у тех, кто имел контакты с больными, отрицательные — полагаю, что все худшее уже позади. Хенк тоже так думает; и они наконец-то нашли источник инфекции — это один из привратников.

— А Доминика сегодня видели?

— Да, он приходил в отделение осматривать детей.

— Я слышала, как подъехала машина. Почему он не зашел?

— Меня привез Ян. Я даже не ожидала… он ждал меня… его послал профессор. — Абигайль собралась с духом:

— Миссис Маклин, почему он так… так внимателен ко мне, если я ему совсем не нравлюсь? — Она вздохнула, отхлебнула какао и вопросительно посмотрела на свою собеседницу.

— Мне очень хотелось, чтобы вы об этом спросили, — неожиданно сказала миссис Маклин. — Я все думала, имею ли я право с вами об этом говорить, но раз вы сами спросили… — Она с удовлетворением кивнула. — О друзьях сплетничать, конечно, нехорошо, но бывают случаи… Причина женоненавистничества Доминика кроется в том, что он им не доверяет, в смысле молодым женщинам. — Она выжидательно посмотрела на Абигайль.

Абигайль подлила какао в обе чашки.

— Вы уверены, что хотите что-то рассказать?

— Да, детка. Я вам все расскажу — Доминик такой замечательный, и я не хочу, чтобы о нем сложилось превратное впечатление, особенно у вас, Абигайль.

Абигайль ничего не ответила. Миссис Маклин продолжала:

— Ему сейчас — дайте-ка подумать — исполнилось сорок. А когда ему было двадцать с небольшим, он женился на очаровательной девушке — высокой, темноволосой. Она была такой красивой! Я, правда, не думаю, что он сильно любил ее — скорее всего, просто увлекся, но поначалу увлечение можно принять за любовь, разве не так? Она была из тех женщин, которые сводят мужчин с ума. А Доминик молод, красив, со связями, да и богат, — вы знаете об этом, Абигайль? — и они поженились. Но уже через несколько недель выяснилось, что она легкомысленна, капризна, и через полгода она погибла в автокатастрофе вместе со своим дружком. С того дня Доминик очень изменился — и дело не в том, что она разбила его сердце, — нет! — к этому времени все его чувства к ней прошли, но гордость была уязвлена. Девушки тут же принялись оказывать ему всяческие знаки внимания: он же был прекрасной партией, — но он всем дал понять, что женщины его больше не интересуют. Главное, что у него была и есть его работа; она поглощает его целиком — и это уже навсегда. Вы знаете, он привык скрывать свои чувства, — она помедлила, — по крайней мере так было до недавнего времени, сейчас я в этом не уверена. Он ведет светский образ жизни, так как у него много друзей, его любят; он красив, и у него есть все: внешность, ум, положение в обществе, деньги, которые он не знает, куда девать, — все, кроме любимой женщины.

Абигайль так сильно сжала чашку, что пальцы ее побелели. Она робко сказала:

— Он так любит детей и очень добр к своим пациентам, они доверяют ему. Мне жаль, что у него нет любимой женщины и что он никому не позволяет любить себя.

Миссис Маклин посмотрела на нее долгим задумчивым взглядом.

— Жаль, очень жаль, — согласилась она, — тем более что ни одна женщина моложе сорока лет не прошла мимо Доминика равнодушно.

Абигайль, которая вообще редко краснела, залилась краской.

— Так вот почему?.. Но он ведь не думает, что я?.. Он так сердится на меня все время — то есть почти все время, — честно призналась она. — Я не знаю… Я постараюсь держаться от него подальше, насколько это возможно. Надеюсь, когда-нибудь он встретит женщину, которая сделает его счастливым.

Абигайль поднялась из-за стола и понесла поднос с чашками на кухню.

«Ты можешь сделать его счастливым, — шептало ей сердце, — потому что ты безумно любишь его».

Она утопила эту бредовую мысль в струе воды из-под крана, вымыла посуду, стараясь не думать о Доминике ван Вийкелене. Затем вернулась в гостиную, поблагодарила миссис Маклин за рассказ — и больше они о профессоре не говорили. Абигайль стала расспрашивать ее о здоровье, сочувственно выслушала мелкие жалобы, и вскоре они отправились спать. Абигайль легла в постель, запрещая себе думать о будущем, потому что в нем не будет Доминика, а она без него уже не представляла свою жизнь, но теперь она знала, что его предали, пусть и очень давно, и он не способен полюбить ни ее, ни какую другую женщину. «В конце концов, — с горечью призналась она, — я уже привыкла к его раздражительности и ледяному тону, и отношение мое к нему от услышанного не изменилось». Теперь она просто не будет обращать на его тон никакого внимания, по крайней мере постарается.

Незаметно пролетали дни с их рутиной и неожиданными проблемами. Погода испортилась окончательно: часто шел мокрый снег, а небо стало безнадежно свинцовым. У Абигайль протекали ботинки, но она не решалась купить новые, так как за первую неделю работы в больнице денег еще не получила, а после того, как она заплатила миссис Маклин за комнату, у нее почти ничего не осталось. Может быть, ей заплатят только по окончании работы в больнице, а о том, чтобы занять денег у Боллингера, не могло быть и речи. Она не хотела встречаться со стариком, пока была опасность заразить его. Ситуация в отделении улучшилась, хотя многие сестры еще не вышли на работу после болезни, но новых случаев заражения не наблюдалось. Жизни детей больше ничего не угрожало, но они нуждались в лечении. Абигайль очень привязалась к малышам и очень радовалась их выздоровлению; даже маленький Янти наконец пошел на поправку.

Пошла вторая неделя ее работы в больнице. Как-то днем в палату пришел профессор, он был один. Осмотрев детей, он внимательно просмотрел результаты анализов и листы назначений, выразил свое удовлетворение их состоянием и спросил Абигайль:

— Когда вы собираетесь вернуться к нормальному режиму работы, сестра Трент?

Абигайль постаралась придать своему голосу сдержанную учтивость:

— Завтра, сэр. Сестра Рицма, наверное, говорила вам, что две сестры выздоровели и выходят на работу, а третья появится к концу недели. Правда, сэр, что карантин с отделения на днях снимут?

— Да. В какую смену вы будете работать? Она знала, но не хотела говорить ему.

— Не знаю — это решает сестра Рицма.

— Когда у вас выходные? — расспрашивал он.

— Мне дадут выходные, как только появится возможность. Сестра Рицма любезно предложила мне самой выбрать удобное время.

— И как вы собираетесь их провести? Хотите куда-нибудь поехать или, может, проведете их с Боллингером? Я могу его отпустить.

— Спасибо, сэр. Я еще не думала об этом. Может быть, я возьму его куда-нибудь погулять или в кино — он любит ходить в кино.

Профессор посмотрел на нее без улыбки, глаза его были задумчивы и серьезны; она надеялась, что он вспомнит, что ей должны жалованье за неделю, но он только сказал «понятно» и величественно вышел из палаты.

Ей определили дневное дежурство — с полвосьмого до четырех. Профессор же обычно приходил к своим пациентам около полудня, а затем после пяти; это означало, что она будет видеться с ним только раз в день, а в операционные дни она была лишена даже этой скромной возможности. «Может, все и к лучшему», — подумала Абигайль. Зато вечера у нее будут свободны, и она сможет почаще разговаривать с миссис Маклин, а по дороге из больницы будет заходить к Болли. Все великолепно устраивается, убеждала себя Абигайль; но сколько еще ей предстоит здесь работать?