Самозванцы. Дилогия (СИ) - Шидловский Дмитрий - Страница 45

Крапивин был изумлен. Он вдруг понял, насколько велик разрыв между его оценкой событий и тем, как смотрели на вещи люди, живущие здесь. А еще у него возникло одно неприятное чувство – ни с чем не сравнимое, которое он испытал лишь однажды, в тысяча девятьсот девяносто шестом, в Грозном. Тогда он прибыл со своим отрядом для выполнения задания в расположение грозненского гарнизона и был поражен атмосферой, царившей там. Нет, там не было какого‑то особого разгильдяйства или бардака, превышавших обычные для Российской армии конца двадцатого века. Гарнизон жил своей обычной жизнью, караулы, блокпосты и части были расположены в соответствии с уставами, Но было нечто, что заставило Крапивина забеспокоиться. Он понял: никто из находившихся тогда в Грозном военных не хотел воевать. Им было плевать на бойню, в которую их втянули нефтяные короли «новой российской демократии». Они не видели смысла в войне. А чеченцы воевать хотели, и Крапивин это знал. И именно тогда подполковник понял, что если чеченцы ударят, то, несмотря на отсутствие превосходства в технике, возьмут город. И он не ошибся: все, что он предвидел, сбылось ровно через месяц. И ничего нельзя было сделать. Дело заключалось не в количестве войск и наличии техники, не в диспозиции частей. Дело было в глобальном нежелании российских солдат воевать.

«Но там хоть было четкое деление: «наши» – «не наши», – подумал Крапивин. – Перед нами были чеченцы, другой народ. Каждый знал: предать он может, но чеченцем не станет никогда. И те ненавидели русских, считали нас оккупантами, неверными. А здесь все свои, русские. Спор идет, по сути, за престол. Для этих людей решается вопрос, какой царь «природнее». Любой может перебежать к противнику и стать там «своим». Пока они колеблются. Но что будет дальше? Вот она, смута! Нет, прав Игорь, смута не в делах. Смута в головах. И она уже началась. Войско не готово сражаться. И если нас завтра атакуют, то побьют непременно».

Федор по‑своему истолковал молчание подчиненного.

– Ты не тушуйся, – пробасил он. – Не нашего это ума дело. Про то пусть воеводы мыслят, идти ли на сечу, али ожидать. А самозванец тот али нет, мыслю я, знамение нам будет. Не оставит нас господь без помощи.

– Так, а пока знамения нет, что делать? – спросил Крапивин. – Мы же люди ратные. Как же воевать, если в свое дело не веришь?

– А ты воюй, – спокойно ответил Федор. – Ляхам да казакам малоросским завсегда урон нанести к пользе. Спокон веку они окраинные земли наши разоряют. А вред государю природному допустить Господь не позволит. Ладно, много слов говорим. Я тебя за одним звал. Запомни, в бою все должны действовать как один. Что я скажу, то и делайте. Тем сильна армия московская, что воевод своих слушается.

– От чего же тогда в войне Ливонской ляхам да шведам уступили? – Крапивин решился выжать из командира максимум информации. – Ужель воин русский тамошним воинам уступает?

Федор исподлобья посмотрел в глаза десятнику. Хоть Крапивин и был на голову выше своего командира, но чувствовалось, что сотник в полной мере ощущает над ним свое превосходство.

– Будь на твоем месте другой, – сухо заметил он, – били бы тебя уже батогами. И впредь укороти язык. Негоже простым воям на людях дела царей и бояр обсуждать. Но нынче я тебе скажу. Скажу, как сам мыслю. Сильны они каждый в своем. Но на их силу у нас своя сила есть. Ляхи и татары, положим, в конной атаке сильны. Так на то у нас строй и залп есть. Шведы огненным боем сильны, так мы их в сече взять завсегда можем. Духом воинским мы никому не уступаем. Только знаю я один обычай у ляхов. Ежели гетман в битве неумело рать повел, не водить ему больше войска. У татар, ежели мурза дурь на ратном поле показал, удавит его хан. Ежели свейский полководец дураком себя проявит, так король его из армии изгонит, а может, и казнит. Воевод в этих царствах по умению их и разуму назначают. А у нас по родовитости. Ты‑то в Сибири воевал. У вас в атаманы тех, кто поспособнее, выкликали. А здесь, ежели еще при Иване Третьем кто из Мстиславских в каком походе верховным воеводой был, а кто из Басмановых при нем воеводой правого или левого крыла, так и нынче не бывать никому из Басмановых начальствующим над Мстиславскими. И будь нынешний правнук Мстиславского дурак дураком, а Басманов воеводой от бога, рать поведет Мстиславский. По обычаю так. Вот и бывает, что их воевода нашего проворнее да сметливее оказывается. А про Ливонскую войну, ежели знать хочешь, там и иная причина была. Грозен был царь Иван. Многих воевод, толк в битвах знающих, он в измене объявил да казнил. Не ведаю я, была ли там измена, али ошибся государь, только остались при дворе одни трусы да наветчики, – он понизил голос. – Вон, как Бориска Годунов. Тот ведь тоже к престолу не ратными подвигами, но лестью и холопством приблизился. Через дочку свою, которую за царевича Федора в жены выдал. А рать вести некому было. Сам Иван от Батория бегал, татарам на разорение Москву отдал. Не того он боялся, что слабее его воинство, а того, что свои воеводы предадут. От того и извел всех сильных. И нынче на Москве потомки не тех, кто бился, а тех, кто наветами себе мошну набивал. Служил я на Москве пять лет, видел бояр многих, люд служилый. Так я тебе скажу: нет, почитай, среди них больших и сильных. Душонки мелкие одни. Всех, кто воевать годен, на пограничье сослали, под татарские да ляшские сабли. Ты почему думаешь, украинские города, как один, ему присягнули? – Федор махнул рукой в сторону лагеря Отрепьева. – Не из страха. Просто ведают, что при Борисе им хода в чины нет. А государь природный, он, глядишь, истинных‑то бойцов заметит и приблизит.

– Так Иван Четвертый сам, говоришь, знатных воевод истребил, – возразил Крапивин. – Природным ведь царем был.

– Так, видно, чары колдовские на него кто навел, – огрызнулся Федор, – али Господь за грехи нас через него покарал. Уж не знаю, за что такая напасть на Русь, что холопья душа в палатах боярских да в приказах государевых поселилась. Только одного человека я помню кто удаль молодецкую на Москве показал. Да и тот, как ты, из Сибири. Мы тогда палаты боярина Романова брали, а он среди боярских людей был. Сховался он от нас, а когда двое из моих с сенной девкой озорничать стали, из хорона‑то вышел да с саблей на них пошел. Знал ведь, что на верную смерть идет. Да стрельцы мои от него побежали. Не потому утекли, что он в сабельном бою искуснее был, а потому, что силою духа он их превзошел. Великая это вещь, сила духа, в бою – главная. Я не стал убивать его тогда. Его потом царь миловал да в приказные люди произвел. Я когда про это узнал, сразу понял: пропал парень. К себе бы я его взял, среди приказных ему не место. Прям он духом, а в приказах людишки‑то все с душонками лисьими. Знал, не простят они ему прямоты. Как в воду глядел. Снова брать мне его пришлось, когда он бузу в приказе затеял. Что с ним нынче, не ведаю. Казнили, видать. А больше я таких, как он, и не встречал на Москве. И скажу тебе прямо: не по нраву мне это, не по нутру. Когда в царских палатах кривда, когда люди приказные да воинские лестью да наветом, а не верной службой выдвигаются, не будет от того добра.

– Но ведь ты‑то на Москве служил, – заметил Крапивин.

– Служил, – хохотнул Федор. – Потому как я до того двадцать лет в ратях бился. А кто из тех сынков опричных да детей боярских знал, как караулы в крепости ставить? Они‑то только девок портить умеют. Хорошо хоть нашелся один, додумал меня в стражу забрать. Всё секреты у меня выпытывал, а нынче решил, что научился уж всему, и меня подальше отослать изготовился. Мешал я ему, потому как ведаю ратное дело более, чем он. Так бумага уже была, чтобы меня на свейскую границу в Орешек‑крепость отослать. Не объявился бы у порубежья… – он запнулся, – самозванец, гнил бы я уже в болотах на Нево‑реке. Не будет порядка в нашем государстве, доколе на престол природный государь не сядет. А как сядет, так мужей храбрых да мудрых привечать станет, а льстивых наветчиков от себя отдалит.

– Так может, государя по уму и отваге избирать надобно, а не по роду? – заметил Крапивин.