Остров Ифалук - Бейтс Марстон - Страница 38

Некоторые слова обладают магической силой. «Лагуна» — одно из них. В сознании многих оно вызывает призрак Дороти Ламур в саронге и оживляет неподвижные картины с изображением сонных пальм и смуглых девушек. Оно вызывает романтическое нетерпеливое желание уйти от всего и одинаково действует как на ученых, так и на усталых дельцов. Несмотря на мягкое индийско-тихоокеанское звучание, «лагуна» не океаническое слово. Лингвистическим предком его является слово lacuna, означавшее у римлян «озеро». Лагуна атолла и есть отгороженное рифами океанское озеро.

Работа в лагуне спорадически продолжалась все лето. Мы обнаружили, что кое-какие периодические наблюдения можно было объединить с вечерними купаниями. А солнечный день, проведенный в этом морском озере, иногда был днем отдыха от другой работы. Сведения о лагуне постепенно накапливались.

После приезда второй группы мы решили заняться изученном морских явлений. Работа на суше, конечно, продолжалась, но главным образом в области гидрологии и геологии. В остальном же нам оставалось только кое-что закончить и заполнить некоторые из самых заметных пробелов в осуществлении начальных планов.

В часы отлива мы всегда выходили на внешние рифы. Для подводных работ в лагуне нужен был прилив и тихая погода.

Исследования лагуны были серией интерлюдий, многочисленных, но непродолжительных. Ифалукская лагуна имеет форму чаши с расширяющимися краями — песчаными отмелями, плавно опускающимися от берегов острова и внутреннего края западного рифа. Здесь, на защищенных отмелях, жизнь расстилается богатым ковром красок. Белизна пляжа сначала сменяется зеленью прибрежных гряд черепашьей травы, а затем нежной голубизной моря. Дальше новые зеленые и голубые тона, смешавшись на палитре в оттенки, которым не подберешь названия, постепенно переходят в густую бирюзу. А на песке повсюду тени коралловых массивов.

За песчаной береговой отмелью начинается настоящая лагуна. Дно круто спускается до глубины десять морских саженей. Над этим обрывом вода резко темнеет, приобретая цвет то кобальта, то лазурита. Глядя на лагуну в тихий ясный день, сразу понимаешь, почему в ифалукском языке существует только одно слово для всех оттенков голубого и зеленого.

Линия, отделяющая бирюзу отмели от густой синевы лагуны, является своего рода барьером, который делит водоем на две части, по-разному используемые человеком.

День после полудня был хрустально прозрачен. Ведра наполнились образцами голубых кораллов, пора было возвращаться домой. Мы медленно брели по песчаной отмели, буксируя за собой нагруженный «Ват».

Приливным течением, заливавшим открытый риф, нас уносило все дальше вдоль отмели; казалось, что ей нет конца. Глубина воды здесь достигала десяти футов. Но вдруг воды перед нами потемнели — и мы очутились на краю отмели. На один миг мелькнула мысль, что это край света.

Мы медленно плавали взад и вперед над обрывом. У самого края можно было видеть, как плоская песчаная отмель круто обрывалась вниз, под углом около сорока градусов. Склон густо покрывала водоросль галимеда, или солянка, заросли которой постепенно терялись в темно-синей бездне. По сторонам насколько мог видеть глаз резкая граница края отмели загибалась дугой.

Мне было страшно заплывать далеко за этот край. Яни испытывал то же самое. Там, в основном бассейне лагуны, даже такие люди-амфибии, как ифалукцы, становились сугубо сухопутными созданиями. Для них лагуна была широкой дорогой, по которой они переправлялись на каноэ от одного острова к другому, а также озером для рыбной ловли, но отнюдь не частью их дома. Большими группами островитяне не боялись забираться на глубину, чтобы ставить сети. Другое дело в одиночку: здесь ифалукец, если и покидал каноэ, то держался к нему поближе. Как хорошо я понимал их сейчас!

Только на береговой отмели можно чувствовать себя спокойно. Мы привыкли к твердой почве под ногами, а песчаная отмель лагуны кажется просто продолжением суши, залитой водой. Здесь с веселым криком плещутся дети, матери купают своих малышей, а около коралловых массивов мужчины добывают при помощи копий свое любимое лакомство — рифовых рыб.

Сразу за лагунным пляжем начинаются густые темно-зеленые заросли черепашьей травы. На наших аэрофотоснимках они выглядели темной лентой, тянущейся вдоль берега лагуны и отделенной от кокосовых пальм белой полосой пляжа. Еще на Гуаме мы с Марстоном очень заинтересовались этой темной лентой. Дело в том, что на фотографиях были видны тонкие белые линии, идущие от берега и пересекающие эту ленту на равных расстояниях, что казалось неестественным.

Что представляют собой эти линии? Мы спросили об этом Джоша Трейси. Он покачал головой. Темные образования вполне могли быть затвердевшими коралловыми породами, но…

Ни Бейтс, ни я никогда не видели атолл вблизи. Острова Джонстон и Кваджелейн не в счет: для нас они были всего лишь взлетно-посадочными площадками среди океана. Поэтому мы могли фантазировать. Нам казалось, что темный цвет обозначает береговые скалы, а белые линии — тропы, по которым поколения островитян волочили через скалы свои каноэ от берега к берегу.

Однако теория и действительность разошлись. Теперь мы видели, что темная лента — это заросли черепашьей травы. А белые линии — узкие песчаные тропинки, протоптанные в зарослях человеком.

Черепашьей травой называют несколько видов цветковых растений, которые прижились на прибрежных отмелях тропических морей. Крупные виды этих растений на Ифалуке (Enhalus, Thalassia) очень похожи на тростник, тогда как более мелкие разновидности (Iialop-hila) низкорослы и имеют лопастевидные листья. Морские черепахи едят по крайней мере два вида этих растений, и мы часто заставали их за общипыванием листьев в довольно глубоких местах. Испуг обычно бывал взаимным.

Класс цветковых растений развился на суше и в пресной воде. За неизмеримый период времени дожди вымыли почти всю соль из почв, даже в тех районах суши, где когда-то были древние моря. Поэтому для большей части современных наземных растений соль в любых количествах — яд. Правда, некоторые стойкие растения все же живут в солончаковых пустынях и на возвышенных приморских пляжах. Но лишь немногие из них, такие, как мангры, морская трава, растущая на нашем {американском. — Ред.} побережье, а также различные виды черепашьей трапы океанских широт, переселились и море.

Черепашьи травы в большинстве своем растут в местах, обнажающихся при отливе. Здесь заросли этой травы образуют мощный морской союз с морскими ежами, губками, асцидиями и улитками, прячущимися среди зеленых листьев. Мы выбрали место на некотором расстоянии от ближайшей тропинки и блестящими консервными банками отметили линию, идущую от берега, вдоль которой, через каждые шесть футов, собирали образцы различных растений и животных. Здесь, как и во всех приливных зонах большей части мира, организмы селились колониями, вытянутыми вдоль береговой линии, причем дальше от берега располагались те виды, которые труднее всех выживали при обнажении дна во время низких отливов.

Корни черепашьих трав очень крепкие, они скрепляют песок, обеспечивая некоторым видам животных укромное место и богатый источник пищи. В районах движущихся песков заросли этих трав вовсе отсутствуют или же встречаются редко. В таких местах морское дно можно сравнить с пустыней.

И уж конечно, песчаное дно на отмелях лагуны было усеяно загадочными норками. Для биолога, работающего в поле, или для детей нора всегда молчаливый вызов, своего рода приглашение разобраться в неизвестном.

Есть два древних способа узнать, что скрывается в норе. Биологи только усовершенствовали их. Первый способ, кошачий, требует принять удобное положение и наблюдать за норой, пока что-нибудь оттуда не вылезет. Такой метод очень хорош для спокойного темперамента. Но когда приходится выжидать в холодной воде, то запас терпения довольно быстро истощается. И вот тогда биолог переключается на собачий способ: он пытается решить проблему при помощи лопат, щипцов или приманки. Каждый способ имеет свои достоинства, и оба они, как правило, применяются последовательно.