Рабыня Гора - Норман Джон - Страница 30

— Это леди Сабина? — спросил кто-то.

— Посмотрите на меня, — услышала я голос.

Я не повернула головы. Мужские руки легли мне на плечи, решительно повернули меня к говорившему.

— Поднимите голову к свету, — велел он.

Я все стояла опустив голову, но он, протянув руку, поднял мой подбородок. На скрытое покрывалом лицо упал лунный свет.

Я подняла глаза. Главный воин. Но он же не должен был бежать за мной! Ему следовало остаться в лагере!

В едва пробивающемся сквозь ветви неверном свете луны он взглянул мне в глаза. Чуть отступив, осмотрел мое платье. И спросил:

— Кто вы?

Я не отвечала. Стоит мне заговорить — и по акценту, по моему ломаному горианскому во мне тут же опознают рабыню-варварку.

— Вы не леди Сабина. Кто вы? — повторил он.

Я молчала.

— Скрываетесь от нежеланной помолвки? — допытывался он. — Ваш кортеж попал в засаду? Бежали от разбойников?

Я не проронила ни звука.

— Или от работорговцев? Мы — люди достойные. Мы не работорговцы. — Он внимательно осмотрел меня. — С нами вы в безопасности.

Сквозь ветви лился лунный свет.

— Кто вы? — в который раз спросил он.

На этот раз мое молчание, видимо, разозлило его.

— Предпочитаете предстать перед мужчинами с открытым лицом? — осведомился он.

Я покачала головой.

— Ну? — проговорил он, протянув руку к уличному покрывалу.

Я не отвечала.

Он отбросил покрывало с моего лица.

— Снимите перчатки.

Я стянула перчатки. Он взял их у меня и швырнул мне под ноги. Ночной воздух тронул ладони.

— Говорите, — приказал он.

Не дождавшись ответа, сдернул с меня домашнее покрывало. Мужчины плотнее сгрудились вокруг. Теперь от мужских взглядов мое лицо скрывали всего три покрывала: покрывало гордости, покрывало свободной женщины и последнее, пятое, почти прозрачное. Сняв домашнее покрывало, мне уже нанесли оскорбление. Словно насильно вторглись в мое жилище. Словно ворвались в дом, сорвали с меня платье, заставив предстать перед ними в нижнем белье.

— Кто вы? — снова спросил главный.

Как я могла сказать ему, кто я? Мой хозяин даже имени мне не дал.

— Не заговорите — сниму покрывало гордости, — пригрозил он.

Что они со мной сделают, если узнают, что я не свободная женщина? Я гнала прочь эту мысль. Кейджера облачилась в одеяние свободной женщины! Нет, свободные мужчины этого не спустят. Это считается чрезвычайно серьезным проступком, за него полагается суровая кара. Такое бесстыдство может стоить жизни. Меня бросило в дрожь.

Но вот покрывало гордости сорвано. Словно непрошеные гости сорвали с меня белье.

Теперь лицо мое легко рассмотреть: покрывало свободной женщины его почти не скрывает. А последнее покрывало — совсем прозрачное, его назначение — чисто символическое.

— Может быть, теперь, дорогая леди, — проговорил главный, — вы все-таки скажете, кто вы, откуда и как среди ночи оказались около лагеря?

Я не смела выдавить ни звука. С меня сдернули покрывало свободной женщины. Я отвернулась, захлебываясь рыданиями. Осталось последнее покрывало. Словно пал последний оплот целомудрия, словно я выставлена на всеобщее обозрение и прикрыться нечем — лишь прозрачной сетью, словно вот-вот схватят, растерзают обнаженное тело жадные руки.

Главный нерешительно протянул руку к последнему покрывалу.

— А может, она свободная? — спросил кто-то.

— Может быть, — опуская руку, ответил главный.

— Больно хорошенькая для свободной, — заметил один из мужчин. Кое-кто согласно закивал.

— Будем надеяться, ради вашего же блага, — проговорил главный, — что вы свободная.

Я опустила голову.

— Считайте себя моей пленницей, леди, — объявил он. Схватил меня за руку, накинул на правое запястье кожаную петлю и крепко затянул. Другой конец кожаного ремня — около фута длиной — зажал в кулаке один из воинов. Главный повернулся и пошел к лагерю. Остальные — за ним. Я плелась следом, привязанная за руку.

Пленница.

Прошло несколько минут. Мы приближались к лагерю. Меня перенесли через ручей. Теперь я во вражеском стане. Горит множество факелов, в лагере — полная неразбериха. Воин, что нес меня через ручей, поставил меня на ноги. Я в плену. Запястье стянуто кожаным ремнем, который он не выпускает из рук.

Нам навстречу бежал человек с факелом.

— Леди Сабина! — кричал он. — Ее украли!

Главный с бешеным криком бросился к шатрам. Его люди мчались за ним. Меня волокли на ремне, я бежала вслед, задыхаясь и спотыкаясь.

Главный кинулся прямо к шатру леди Сабины.

Меня, привязанную ремнем, тоже втащили внутрь. Метавшийся по шатру мужчина повернул к главному смертельно бледное лицо.

— Ворвались, — проговорил он, — и увели ее!

На полу лежали двое раненых воинов. Служанки леди Сабины испуганно стояли у стены. Одна из них держалась за плечо — на нем виднелась огромная ссадина.

— Они тут были! — указывая на дрожащих рабынь, сказал кто-то из мужчин.

— Что случилось? — спросил главный.

Девушка с пораненным плечом заговорила. Оказывается, пришельцы разрезали заднюю стену шатра.

— Ворвались, — объясняла она, — их было много. Мы — пытались защитить госпожу. Но нас оттолкнули, и все. Это были мужчины, воины. Мы ничего не могли сделать! Вот здесь они вошли, — указала она на заднюю стену, — и ушли туда же, и госпожу забрали!

Учет численности и сил противника — один из элементов тактического искусства. Конечно, общим числом неприятель превышал отряд моего хозяина, но в момент атаки нападающие оказались сильнее. Двадцать человек могут прорвать оборону, которую держит целая сотня, если ударят в точку, где стоят всего двое. В воцарившейся в лагере неразберихе, когда внимание воинов было отвлечено, отряд моего хозяина, пусть и немногочисленный, нанес точный, практически неотразимый удар. В тех условиях это было не так уж сложно.

Я сглотнула. Так, значит, я — всего лишь пешка, мое появление — отвлекающий маневр. Как горько, как страшно!

— Из какого они города? — допрашивал одного из раненых главный.

— Не знаю, — отвечал тот.

Ну конечно, я видела: перед нападением воины моего хозяина сняли с одежды опознавательные знаки.

— Мы знаем, куда они побежали, — сказал один из мужчин. — Если поторопимся, может, и догоним.

— Быстрее давайте, — поторопил другой, — еще сумеем перехватить.

Главный в сердцах стукнул кулаком по поддерживающему полог шатра стрлбу. Глубоко врытый в землю столб, закачавшись, едва не рухнул.

— Вооружить людей, — скомандовал он. — Взять луки, паек. Всем собраться через десять инов.

— Слушаюсь, предводитель, — отчеканил один из воинов. Мужчины вышли из шатра. Раненых унесли.

Главный повернулся ко мне. Я отпрянула. Кроме него в шатре оставалось еще человека четыре — включая того, что держал меня на привязи.

Главный схватился за мое последнее, пятое сверкающее покрывало. Сквозь тончайшую ткань мое испуганное лицо было хорошо видно. Оно прикрывало меня лишь символически, но когда его сдернут, на моем лице не останется и символического покрова. Я предстану перед мужчинами с открытым лицом. Удивительно, как меняется восприятие! Безусловно, оно зависит от обстановки и традиций. На Земле лишь очень немногие женщины прикрывают лицо, зато большинство прикрывают тело. Так велят тамошние традиции. На Горе почти повсеместно женщины традиционно прикрывают и лицо, и тело. Строго говоря, за тем, чтобы было прикрыто лицо, следят, пожалуй, даже более ревностно. Ведь тела человеческие, пусть и совсем разные, все равно больше схожи между собой, чем лица. Поэтому та, кто не желает предавать гласности свои чувства, свою частную жизнь, стремится прикрыть именно лицо. Лицо гораздо ярче, чем тело, отражает переживания человека, его характер. Так что же надо скрывать в первую очередь тому, кто не хочет выставлять душу напоказ? Разве зеркалом души называют тело? Так зачем же свободному человеку скрывать его? И разве человек не имеет права таить от окружающих свои мысли и чувства, все то, что так явно отражается на лице? Однако все должно быть к месту. Покрывало уместно, когда женщина одета. И наше восприятие во многом зависит от того, как воспринимают открытое или завешенное покрывалом женское лицо мужчины, от того, как жаждут они рассмотреть наши черты. Открыть лицо перед этими мужчинами я боялась. Во многих горианских городах лицо перед посторонними открывают только рабыни.