Разум на торги - Нортон Андрэ - Страница 54

Теперь он вызвал программы управления шлюзом и включил экраны внешнего обзора. Рассвет наступил, и шторм уже стихал. Не было никаких признаков тумана, но это могло измениться с пугающей скоростью. Тау считал, что странники не генерируют туман, но как-то им управляют.

— К взлету готов, — раздался голос Али по закрытому каналу из флиттера.

— Горючее? — спросил Рип.

— Более чем достаточно для пути туда и обратно.

Рип не ответил. Он ощущал настроение Али, изменчивое, как магма под тонкой коркой. Лучше пусть сделает, что хочет.

«А будто я мог бы его остановить!»

Рип нажал кнопку открытия шлюза, мельком подумав, мог бы Джеллико остановить Али и что ему докладывать Старику, когда придет время.

Флиттер вылетел из люка, вильнул в сторону и исчез за деревьями.

Рип закрыл внешний люк, отключил консоль, устало встал и пошел на камбуз за горячим кофе. Горячим и крепким, и побольше.

В камбузе сидел Джаспер и молча ждал. С одного взгляда на его бледное лицо Рип понял, что Джаспер просчитал все или, по крайней мере, почти все. Джаспер молча протянул ему дымящуюся кружку — такую же, как держал сам.

Потом, все еще в молчании, они поднялись в ходовую рубку, где Рип одним рубящим движением ладони включил все сигналы рации. Потом он сел, а Джаспер занял место радиста.

Вахта ожидалась долгая.

Шторм затихал быстро, и вскоре после рассвета облака рассеялись и образовали промоины.

Очень недолго Дэйн, слегка обрадовавшись, смотрел на красоту бьющих вниз солнечных лучей, повисших во влажном воздухе, как белые с золотом колонны, по которым могут взбираться эфирные создания.

Окружающая его скала была черной, и ржаво-красной, и коричневой разных оттенков. Как руки, тянущиеся к далекому небу, торчали из нее выступы. Каждый из них был украшен мраморными прожилками, поражая чуждой красотой. Почва повсюду была неровной и лишенной растительности, если не считать низких ползучих растений с шипастыми листьями. На ярком солнце блестели лужи, и от них поднимался пар, и воздух колебался.

Дэйн сделал глоток из аварийного запаса воды на поясе и снова откинулся назад. Солнце поднималось, и температура росла. Скоро он зажарится в своей зимней одежде.

Жалея, что на нем не космический скафандр с регулируемой температурой, Дэйн начал долгий и мучительный путь на ту сторону скалы. Вот что он будет делать в полдень, когда тени вообще не будет...

А тогда здесь наверняка будут странники.

"Нет. Не думай. Просто двигайся. Руки, потом нога. Руки, нога”.

Он полз, волоча вывихнутую ногу.

На это ушло много времени, но время — это и было все, что он мог потратить. По крайней мере он хорошо ушел в тень, и из последних уходящих сил он снял куртку и закрепил ее за два скальных выступа, соорудив подобие тента. Коснувшийся шеи воздух заставил его ощутить свою уязвимость, но он знал, что присутствие или отсутствие куртки странников не остановит, если они появятся.

Он разгладил складки на гимнастерке, поправил пояс со снаряжением и привалился спиной к скале, закрыв глаза. Постепенно болезненные пульсации в ноге ослабели настолько, что он — почти незаметно — осознал еще одно ощущение: прохладный воздух.

Он открыл глаза и ощутил укол шока, когда увидел щупальца тумана, сонно-лениво окутывающие дальние утесы. За ними блестело в солнечных лучах облако, белое и пушистое.

Сердце Дэйна стукнуло в ребра.

Он инстинктивно натянул на голову шлем — зная в то же время, что в этом нет никакого толку. Может быть, так будет не так больно, подумал он и слегка устыдился собственной трусости. Как будто кто-нибудь когда-нибудь узнает.

Чуть наклонившись вперед, он снова осмотрел ландшафт, на этот раз выискивая укрытие. Укрытия не было. Дэйн снова откинул голову назад и попытался устроиться поудобнее. Есть единственное верное предсказание, даваемое каждому человеку при рождении. Вот теперь, после всех приключений, пришло и его время. Он попытался успокоиться, вспомнить прошлое. Мозг перепрыгивал с воспоминания на воспоминание, моменты красоты, озарений, удивления, ужаса. Или гнева, или справедливости, или веселья. Он снова испытывал все сильные чувства, смакуя их, как тонкие вина Денеб-Глориата. И только сердце быстро стучало. Сам Дэйн сидел неподвижно, думая, какая часть охватившего его страха была вопросом. Великим вопросом. Величайшим из великих.

Туман уже поднялся над дальними скалами; через несколько минут он закроет солнце. Пряди и клубы пара окружали утесы, как освещенные теплым светом ватные ожерелья.

Где? Внезапное озарение — и он ощутил в дальней дали Рипа и Джаспера, как далекие звезды, яркие и неподвижные. А Али был кометой, летящей через все небо.

Это было мгновенное видение, и оно тут же исчезло.

И вместе с ним исчезло яркое красивое солнце. Над головой плыло белое облако, и Дэйн поднял лицо и поглядел в гипнотизирующие извивы серебряного, серого, белого.

И вот там она и была, точно над головой — огромная белая чаша, играющая приглушенными цветами радуги. По ее ткани ходили едва заметные переливы, от которых мерцали и сменялись цвета. Она росла; Дэйн понял, что она приближается. Теперь он видел почти незаметные следы красновато-зеленого на верхней поверхности этой твари.

Сердце барабанило, но Дэйн не сдвинулся. Его мозг охватило странное спокойствие, отсекающее боль, страх, волнение. Он был один во вселенной наедине с воплощением благоговейного страха и красоты. Он умрет, лицезря красоту, и он не испортит этот момент, скорчившись от страха перед неизбежным.

Огромная чаша снизилась. Теперь было видно ее содержимое, переплетение жил, слабо светящихся сочными цветами. Рядом с огромной чашей висела еще одна и одна еще выше.

Чаша подернулась рябью, как ткань тента под порывом ветра, и с медленностью видения чуть подсвеченные изнутри бело-золотые щупальца развернулись и повисли точно над головой. Потом мягко и нежно они погладили его лицо.

Момент холодного прикосновения, и в мозгу взорвался огонь. Он все еще смотрел вверх, с вопросом, с удивлением, а огонь жег его нервные пути.

Огонь этот был горяч и не горяч, боль и не боль, и Дэйн ощутил, как ускользает его сознание из сведенного судорогой тела. Но на краю тьмы оставалась мысль. Мысль, память, осознание вопроса — и они принадлежали не ему.