Том 2. Пионеры, или У истоков Саскуиханны - Купер Джеймс Фенимор - Страница 39

39

— Ведьмой! — повторил дворецкий, широко раскрыв от удивления глаза, которые уже начали подозрительно смыкаться.— Разрази меня бог, сударыня, эдак им еще скажете, что «Боадицея» была никудышным фрегатом. Да какая же она ведьма? Разве глаза у нее не сверкают, будто утренние и вечерние звезды? А волосы-то черные и блестящие, как хорошо просмоленный канат. И ходит, что твой линейный корабль на буксире в тихую погоду! Даже фигуре на носу нашей «Боадицеи» до нее далеко будет, а ведь капитан не раз говорил, что фигура эта изображает великую королеву. А ведь королевы всегда бывают красавицами,— сами подумайте, кто бы это согласился быть королем, если бы он не мог выбрать красавицу себе в жены? Что за радость целовать какую-нибудь образину?

— Если вы будете говорить о таких неприличностях, Бенджамен,— сказала экономка,— я тотчас уйду! Никто не спорит: с виду она и точно ничего себе, да вот только добра от нее не жди, это я вам сразу скажу. До того спесью надувается, что уж и говорить-то ни с кем не желает. Сквайр Джонс так расхваливал ее, что я подумала, она барышня обходительная. Нет уж, не спорьте. Луиза Грант куда воспитаннее, и Бетти Темпл до нее далеко. Она мне даже словечка не ответила, а я-то хотела порасспросить ее, каково это было вернуться домой, когда маменьки уже нет.

— А может, она вас просто не поняла, сударыня, больно уж вы по-простому выражаетесь, а мисс Лиззи-то училась в пансионе у знатной лондонской дамы и говорит не хуже меня самого или кого другого, кто повидал свет в самом лучшем обществе. Вы женщина неученая, а наша молодая хозяйка все науки до тонкости превзошла.

— «Хозяйка»! — взвизгнула Добродетель.— Да что это вы, Бенджамен, говорите, точно я какая-нибудь чернокожая рабыня! Она мне не хозяйка и никогда хозяйкой не будет. А выражаюсь я на самом чистом языке, я ведь из Новой Англии, из графства Эссекс, а Бухтовый штат[51] этим славится.

— Я частенько слышал об этой бухте Воштат,— заметил Бенджамен,— но не могу сказать, что когда-нибудь в ней бывал, и даже хорошенько не знаю, где она находится. Может, в ней и есть хорошая якорная стоянка, но против Бискайского залива или, скажем, бухты Тор она все равно что шлюпка против фрегата. А касательно языка я одно скажу: вот послушали бы вы в Уоппинге или же на Рэдклиффской дороге, как выражаются лондонцы,— весь словарь переберут, что тебе пряди каната при починке. Ну, да не в том дело, сударыня, а в подумайте и увидите, что мисс Лиззи никакой вам особой обиды не сделала. Лучше выпейте еще капельку да забудьте и простите, как честным людям положено.

— Вот еще! И не выдумывайте, Бенджамен. Мной никто так не помыкал, и терпеть такое обращение я не измерена! У меня ведь есть полтораста долларов да постель и двадцать овечек. Не больно-то мне нужно жить и доме, где нельзя звать девушку ее собственным крещеным именем. Вот возьму и буду называть ее Бетси, сколько мне вздумается,— мы живем в свободной стране, и пусть-ка кто-нибудь попробует мне запретить! Я, правда, собиралась дожить тут до лета, а вот теперь попрошу расчет завтра утром и буду разговаривать как хочу, и никто мне не указ!

— Что правда, то правда, мисс Добродетель,— сказал Бенджамен.— Никто об этом спорить с вами не станет. Будто я не знаю, что легче остановить бурю шейным платком, чем заткнуть вам глотку, когда у вас язык со стопора спущен. Скажите, сударыня, а много обезьян водится на берегах этой вашей бухты Воштат?

— Сами вы обезьяна, мистер Пенгиллен! — завопила в ярости экономка.— А вернее сказать — медведь! Грубый черный медведь! И плохая компания для порядочной женщины. Хоть бы я еще тридцать лет прожила у судьи, а больше ни разочка не унижусь до вашего общества. Такие разговоры годятся для кухни, а не для гостиной в богатом доме.

— Вот что, мисс Пети... Мети... Выйдивон, может, я и взаправду иной раз делаюсь медведем, ежели кто надумает со мной схватиться, но разрази меня бог, коли я соглашусь, чтобы меня обзывали обезьяной — животиной, которая болтает, болтает, а о чем — сама не знает. Да что я вам, попугай, что ли? Вот эта птица и впрямь так и чешет на всяких там языках, которые честным людям ни к чему: не то по-гречески, не то по-воштатски, а может, на наречии западных голландцев! А знает ли он сам, что он такое говорит? Вот что вы мне скажите, сударыня. Мичман, к примеру, командует любо-дорого, когда капитан отдаст ему приказ, а пустите-ка его дрейфовать без посторонней помощи, велите-ка ему самому вести судно по курсу, так не пить мне больше грога, если над ним не будет смеяться вся команда до последнего юнги!

— Не пить вам больше грога, вот именно! — заявила Добродетель, в негодовании поднимаясь из-за стола и хватая свечу.— Вы и так уже перепились, Бенджамен, дальше некуда, и я покидаю вас, пока вы еще не наговорили мне всяких неприличностей.

С этими словами экономка удалилась, не уступая в величественности самой Элизабет,— по крайней мере, так ей казалось. Она захлопнула за собой дверь с грохотом, напоминавшим мушкетный выстрел, бормоча при этом себе под нос всякие оскорбительные эпитеты вроде «пьяница», «нализавшийся дурак» и «свинья».

— Это кто, по-твоему, пьян?—яростно загремел Бенджамен вслед Добродетели, приподнимаясь, словно с намерением догнать ее.— Хочет равняться с благородными дамами, а сама только и умеет шпынять людей по пустякам! Да и негде тебе было научиться манерам и хорошему разговору. Не в твоей же проклятой бухте Воштат!

Тут Бенджамен снова упал в кресло, и скоро в комнате раздались зловещие звуки, напоминавшие ворчание его любимого зверя — медведя. Однако, прежде чем попасть, выражаясь изысканным языком некоторых современных писателей, в «объятия Морфея», он еще успел внушительно произнести вслух, соблюдая должные паузы между каждым язвительным намеком, «обезьяна», «попугай», «закуска», «ведьма» и «бухта Воштат».

Мы не станем даже пытаться объяснить читателю, что именно подразумевал почтенный дворецкий, и не будем восполнять пробелы между вышеупомянутыми словами, скажем лишь, что произносились они со всем глубочайшим презрением, какое только может испытывать человек к обезьяне.

Прошло около двух часов, прежде чем дворецкий был разбужен шумным возвращением Ричарда, майора Гартмана и судьи. Бенджамен уже настолько пришел в себя, что сумел благополучно проводить первых двух в их спальни, но затем исчез и сам, предоставив запирать дом тому, кто больше всех был заинтересован в его целости и сохранности. Но в те дни не слишком-то злоупотребляли замками и засовами, так что Мармадьюк, осмотрев топившиеся печи и камины, тоже отправился на покой. Сообщением об этом благоразумном поступке мы закончим описание первого вечера нашего повествования.

 ГЛАВА XVI

Первый сторож (тихо). Тут

дело нечисто, ребята. Стойте смирно.

Шекспир. «Много шума из ничего»[52]

К счастью для всех веселых гуляк, за полночь покидавших «Храброго драгуна», в это время уже сильно потеплело, и, кружа среди сугробов, они могли не опасаться за целость своих носов и щек. К утру по небу быстро заскользили прозрачные облачка и луна скрылась в волнах тумана, который ветер гнал на север, неся с собой теплый воздух с далекого океана. Солнце взошло за густыми тучами, а южный ветер, дувший теперь в долине, обещал оттепель.

Утро уже давно занялось, когда Элизабет заметила, что над восточными холмами забрезжило бледное сияние, хотя западный склон долины осветился гораздо раньше, и решила погулять и полюбоваться окрестностями при свете дня, прежде чем компания, так усердно праздновавшая сочельник, выйдет наконец к завтраку. Остановившись в маленьком дворике, за которым начиналась молодая сосновая поросль, совсем недавно занявшая место могучих лесных великанов, Элизабет поплотнее закуталась в меховую накидку, ибо, несмотря на оттепель, холод все же был довольно силен, и собиралась уже пойти дальше, но тут над ее головой раздался голос мистера Джонса:

вернуться

51

Бухтовый штат (от Массачусетской бухты) — одно из разговорных названий штата Массачусетс.

вернуться

52

Перевод Т. Щепкиной-Куперник.