Белые цветы - Абсалямов Абдурахман Сафиевич - Страница 47

Но что она напишет, а возможно, и скажет Зиннурову когда-нибудь при встрече о второй тетради? Сейчас ей не хотелось думать об этом. Время терпит.

6

Гульшагида проснулась вместе с первыми лучами солнца. Протянула руку, чтобы отдернуть оконные шторки. Взгляд ее упал на бальзамин. Еще вчера он не цвел, а сегодня, смотри, как распустились бутоны. На улице, должно быть, потеплело: морозные узоры на окнах совсем растаяли. Где-то горланил петух. Да так сильно, словно хотел перекричать самого себя.

Последние дни Гульшагида жила в постоянной внутренней тревоге: ее охватывал беспричинный страх, она терзалась, сама не зная отчего. И вдруг, поддавшись неожиданному порыву, написала письмо Мансуру. На душе было так невыносимо тяжело, что она решилась на эту последнюю крайность. Именно о неясных тревогах своих и написала. Немного о прошлом напомнила. Вот и все. Но даже в этом немногом сумеет ли Мансур правильно понять ее? Ответит ли?.. Во всяком случае, на сердце у нее стало легче. А вот сегодня — бальзамин раскрылся. Может быть, это хорошая примета?..

Гульшагида вскочила с постели, распустила перед зеркалом косы. Постояла так, глядя на свое отражение, и вдруг закатилась смехом — веселым, задорным, беспричинным. В семнадцать — восемнадцать лет ока, бывало, любила вот так, беззаботно, смеяться, а потом кружиться посреди комнаты, переполненная ожиданием тайной, непонятной радости. Ах, беспечная девичья пора! Она прошла, канула навсегда!

Гульшагида заплела косы, обмотала их вокруг головы и пошла умываться. Сахипджамал уже затопила печку, дрова весело потрескивали. В избе — запах чуть подгоревшей картошки и парного молока. Перед печкой пестрый котенок лакает красным язычком молоко из блюдечка.

— Встала, милая? — приветствовала квартирантку Сахипджамал. — Я налила теплой воды в кумган, иди умойся хорошенько.

— Сахипджамал, дорогая, к чему бы это у меня с утра такая легкость на сердце? — поделилась своим настроением Гульшагида. Она обняла добрую женщину и прижалась щекой к ее разгоревшейся возле печки щеке.

— Наверно, счастье бежит навстречу тебе, — с улыбкой ответила Сахипджамал.

— А я думаю — отпустили деньги на постройку новой больницы, — схитрила Гульшагида.

— И это может быть, — счастье бывает разное, ему нет границ.

Картошка, испеченная в золе, и кислое молоко к ней — любимая еда Гульшагиды.

— О, спасибо, тетушка, за хороший завтрак!

— Это за печеную-то картошку? — возразила Сахипджамал. — Нашла чему радоваться. Теперь, слава богу, не военное время. Хлеба, картошки, молока — вволю. — Она прикрыла уголком платка улыбку на губах. — Знаю, знаю, чему радуешься… Ты уже успела повидать его?

— Кого? — быстро спросила Гульшагида. Мелькнула несбыточная мысль: «Уж не Мансур ли?..»

— Ладно уже притворяться… Знаю — еще вчера приехал. Спозаранок прохаживался перед нашими окнами, — продолжала Сахипджамал. — Неужто не приметила?..

Гульшагида вскочила, бросилась к окну. Но на улице — никого, бродила только соседская однорогая коза, подбирая клочки сена.

— Гайса приехал, милая! — наконец открыла секрет Сахипджамал. — Неужто и в самом деле не знаешь?

Гайса — бывший муж Гульшагиды. Едва Гульшагида услышала это имя, радость и оживление, игравшие на ее лице, мигом потухли, словно свеча при порыве ветра. Она сразу нахмурилась, стала суровой. Ко всем заботам не хватало еще, чтобы Гайса заявился!

Гульшагида обычно не спорила с Сахипджамал, когда та уверяла, будто Гайса очень раскаивается в том, что разошелся с Гульшагидой, хочет вернуться к ней и готов во всем слушаться ее. Она никогда не порицала Гайсу, не жаловалась на него, и в то же время не было заметно, чтобы заглядывалась на других. Сахипджамал сделала вывод, что квартирантка ее ждет возвращения бывшего мужа, — добрая женщина хотела помочь им примириться.

Но сегодня Гульшагида рассердилась на излишнюю заботливость тетушки Сахипджамал, встала из-за стола, даже не допив стакан чаю. Она начала торопливо одеваться.

— Чего так рано уходишь? — удивилась хозяйка. — Смотри, не задерживайся лишнего. Я нынче баню топлю. Чтоб не остудить. После нас пойдет моя ахирят[19].

В больницу вели два пути — по центральной улице села или в обход, вдоль гумен. Боясь повстречать Гайсу, Гульшагида повернула к гумнам. Эта дорожка хороша не только летом, но и зимой, в теплую, безветренную погоду. Слева раскинулась замерзшая Акъяр, а за рекой — простор белых полей, кое-где выглядывают из-под снега вершины кустарника; справа тянутся длинные, побеленные известью помещения животноводческой фермы. В отдалении стучит трактор, — должно быть, тянет воз сена. Когда трактор стихает, с фермы доносится песня девушек.

Снег вокруг искрится под солнцем; воздух такой чистый, легкий, что не надышишься. Но больше всего восхищает Гульшагиду бескрайняя ширь и яркая белизна сугробов. Кажется, и на сердце становится просторней, чище. И все ж в глубине души шевелится беспокойство: «Зачем приехал Гайса? Что ему надо?»

Дверь больницы была еще заперта изнутри. Лишь после долгого стука санитарка — она же сторожиха — тетушка Бибисара открыла ее.

— Безмужняя женщина никогда покоя не знает, — ворчала она. — Ляжет ли, встанет ли — перина всегда холодная. Счастливые жены в эту пору еще спят, свернувшись, как белые зайчики, под боком у мужей. А уж эти непристроенные…

— Хватит, тетушка Бибисара, а то рассержусь, — предупредила Гульшагида, направляясь в свой кабинет.

— Слушайте, люди добрые, она еще сердится на свою Бибисару. Коли злость нашла, возьми да прикуси язык.

— Почему печи не истопила? — недовольно спрашивает Гульшагида.

— А зачем их топить, коль на дворе капель? В прежние-то времена я и в рождественские морозы через день топила. А теперь по два раза в сутки жаришь — и все мало. Раньше-то люди и умирать не шли в больницу, а сейчас и выздоровевших не прогонишь домой…

Все же маленькая железная печка в кабинете врача жарко горит. Вдовая тетушка Бибисара хоть и ворчит целый день, но душу готова отдать за больницу. Бибисара — рябая, рослая, сильная женщина. Даже тучных больных она берет в охапку и, не охнув, укладывает на койку.

Пока Гульшагида, сняв пальто, надевала халат, Бибисара закрывала вьюшки протопившейся печки.

— Мутагар-абы не очень беспокойно провел ночь? — спросила Гульшагида об одном из больных.

— Какое там не очень! Всю ночь просидела возле этого горемыки, — озабоченно рассказывала Бибисара. — Правая нога у него почему-то ужасно мерзнет. Еле согрела грелками. Он жалуется: «Доктора, слышь, ничего не знают — лечат мне голову, а смерть по ногам к сердцу подбирается…» Скажи-ка, милая Гульшагида, по всей правде: смерть в человека с ног входит или с головы?

— Не задавай пустых вопросов, тетушка Бибисара.

— Должно быть, не можешь ответить, потому и сердишься. Об этом, наверно, только самые ученые профессора знают.

Гульшагида обошла палаты, спрашивала больных о самочувствии, некоторых выслушала. Затем побывала на кухне, сняла пробу.

Во дворе залаяла собака. Гульшагида глянула в окно и невольно вздрогнула, увидев Гайсу. Краснощекий, в бобриковом полупальто, в пыжиковой шапке, на ногах белые фетровые сапоги с отворотами, — он только что показался во дворе.

Навстречу ему вышел конюх — он же кучер — дед Аглетдин с реденькой, серповидной, словно только что народившийся белый месяц, бородкой. На голове круглая татарская шапка, шея обмотана теплым, шерстяным шарфом, поверх белого фартука повязан красный кушак. Он отогнал собаку, протянул обе руки Гайсе. Они дружески поздоровались, о чем-то потолковали, затем Гайса слегка кивнул головой старику, одновременно вскинув руку в перчатке: «Пока!» — и шагнул на крыльцо.

Было время, Гайса, переняв привычку у старшего агронома района, если прощался с кем-либо, прикладывал правую руку к груди и при этом кланялся. Несколько позже он стал подражать директору райпищеторга, — приветствуя знакомых, тряс обеими сжатыми ладонями. После того как Гайсу назначили старшим зональным агрономом, он взял за манеру прощаться и здороваться вроде бы по-военному — вскидывал правую руку, но все же не находил нужным прикладывать ладонь к виску, — надо заметить, Гайса ни одного дня не служил в армии. У Гайсы не было и ничего нет своего, все без разбора заимствовано у других.

19

Ахирят — закадычная подруга.