Девчонка идет на войну - Родионова Маргарита Геннадьевна - Страница 43

— Ну, «Парижская коммуна».

— Без «ну»! А ведь похоже, что правда «Парижанка» бьет.

— Товарищ капитан, не «Парижанка», — подсказала я.

— Ладно, не цепляйся.

Все наши, кроме Петьки, который дежурил у коммутатора, выбрались наверх. Капитана вызвали к Торопову.

Ночью, не умолкая, гремела артиллерия, взрывы бомб сотрясали воздух. После полуночи раздался оглушительный грохот.

— Торпедные катера ударили, — сообщил Иван, слушающий доклады, которые шли старшему морскому начальнику. — Наши.

Вдруг рвануло так, что с потолка посыпалась штукатурка.

— С «Каньоном» связи нет и с «Сапфиром», — сказал Иван. — Васька, быстро на линию!

Через несколько минут раздался звонок из госпиталя, просили обзвонить части и позвать свободных людей на помощь. С южного участка стали поступать раненые. Капитан распорядился:

— Пойди, Нина. Только низом вряд ли пройдешь, около каньона берег обрушился. Иди осторожно верхом.

Когда я добралась до каньона, уже чуточку светало. Неподалеку от спуска в овраг спокойно, не обращая внимания на стрельбу, бродила белая лошадь. Насколько я знала, у нас здесь не было ни одной лошади. Откуда появилась эта? Или наши уже прорвали кольцо окружения?

Я прошла мимо лошади и стала спускаться с обрыва.

Вдруг сзади рвануло. Противно завизжали осколки. Я грохнулась на землю и тут же почувствовала, как что-то горячее больно ударило меня под щиколотку. Боль была такой острой, что мне показалось, будто ступню оторвало напрочь. Я закричала не своим голосом. Снизу уже бежали санитары с носилками.

— Куда тебя ранило? — спросил один, наклоняясь надо мной.

— Ногу оторвало, — простонала я.

— Какую ногу? Что ты болтаешь?

Я приподняла голову и посмотрела на ноги. Обе они были на месте. Я пошевелила ими.

— В правой осколок, — сказала я.

Санитар осторожно стал снимать с меня сапог. Осмотрел ногу.

— Тю, паникерша, — присвистнул он вдруг, повеселев, — да тебя зацепил крохотный осколочек.

Я села.

— Ну-ка, попробуй встать, по-моему, у тебя даже кость не задета,

Санитар помог мне подняться. Правда, почти не больпо. Чуть прихрамывая, я сделала несколько шагов. Вспомнив о лошади, оглянулась, она белым холмом лежала недалеко от нас.

— Ну, дойдешь или на носилки ляжешь?

— Конечно, дойду, и не больно совсем. А поначалу, честное слово, я думала — оторвало ногу.

— Это от страха, — засмеялся санитар, — бывает,

Люба вытащила мне пинцетом крошечный осколок и сделала перевязку.

— А теперь иди за ранеными ухаживать, — сказала она.

Капитан сообщил:

— Ну, орлы, началось.

Мы и сами понимали, что началось. Над бухтой и городом, сменяя друг друга, кружили наши самолеты.

Если в апреле у нас было темно от взрывов, то теперь так было на чужой линии фронта.

С той стороны вернулись наши разведчики, и Гуменник, как всегда, зашел к нам.

— Ну, как там? Что?

— Трудно, фрицы держатся, хоть из последних сил, а держатся, сволочи. У наших раненых много, воды нет. Дерутся за каждый дом. Атака за атакой — настоящее пекло.

В госпиталь стало поступать особенно много раненых.

Некоторые пришли сами, еще возбужденные, не успевшие остыть от боя. Настроение у них было бравое, несмотря на боль.

— Все, фрицам — хана! Поперли их матросики.

Через день за нами пришла грузовая машина. Город освободили, и нам нечего было теперь здесь делать. Ребята разместились в кузове, капитан сел в кабину. Мы уже было поехали, как вдруг он приказал остановиться.

— Иван, — сказал он, — возьми с собой ребят и сбегай-ка в подземелье, там в радиорубке зеркало хорошее. Чего его бросать.

— Ну зачем нам зеркало, товарищ капитан? — взмолился Иван. — И ставить его здесь некуда.

— К кабинке поставите. Как это — зачем? В хозяйстве все пригодится.

Я — ДЕЗЕРТИР?

Капитан сбагрил меня в роту, где раньше служила Маша, а сам уехал в освобожденную Алексеевку организовывать участок связи.

Кажется, мне грозила опасность засесть здесь надолго. Хорошо еще, что меня тут никто не знал, и можно было что-то придумать. Первый день я металась от одного решения к другому. Додумалась даже выпросить у начальника строевой части на полдня увольнение и с попутной машиной приехала к Щитову, надеясь, что он возьмет меня к себе. Все-таки здесь были все свои.

Но Щитов, хотя и встретил меня довольно тепло, даже слышать не захотел о моем возвращении к нему.

— Нет, Морозова, — заявил он твердо, — мне нужны постоянные кадры, а вас я слишком хорошо изучил. Кстати, вы меня тоже неплохо знаете, так что не будем терять время на пустые разговоры. Всего хорошего!

Зато как обрадовался мне Злодей! Затащил меня в моторную. Исчез ненадолго и принес полные карманы груш. Пока я с ними расправлялась, он сидел, не спуская с меня глаз.

— Молодчина ты, боцман, — сказал он, — а я вот просижу здесь всю войну и пороху не понюхаю.

— А ты попросись на фронт.

— Щитов и проситься запретил.

Злодей все-таки был очень дисциплинированный и к тому же чуть ли не молился на Щитова.

Я пробыла у него часа два и к обеду вернулась в роту, совершенно не зная, что мне предпринять, чтобы прорваться на фронт.

К вечеру я узнала, что полк Сережи Попова перебазировался, и окончательно расстроилась.

Все здесь напоминало мне о Борисе, и теперь не с кем было хотя бы в воспоминаниях о нем облегчить душу. На фронте не с такой болью ощущались мои страшные потери. Сейчас же было настоящей мукой ходить по улицам, по которым ходил Боря, ходить и знать, что никогда-никогда его больше не будет.

Но на следующий день настроение опять поднялось — из Алексеевой пришел Куртмалай. Это уж чего-то стоило. Я попросила его зайти перед обедом.

К приходу цыгана был разработан грандиозный план побега. Все зависело только от него. Но я совершенно не сомневалась в том, что Куртмалай не подведет.

Быстренько ввела его в курс дела.

— Порядок, сеструха, — сказал он и ушел.

Через полчаса к проходной подошел матрос.

— Мне нужно к начальнику строевой части, — сказал он дежурному.

— Откуда ты?

— Из Алексеевки. У вас там есть капитан, — матрос заглянул в бумажку, — капитан Лапшанский?

— Есть.

— Вот он меня просил зайти к вам.

Матроса провели к начальнику строевой части. Через десять минут туда же позвали меня.

— Морозова, тебя Лапшанский вызывает в Алексеевку. Пока собираешься, тебе аттестат продовольственный выпишут. Да поторапливайся, пойдешь с ними, — старший лейтенант кивнул в сторону матроса, скромно стоящего в сторонке. — Он с мотобота.

— Есть!

До последней минуты мне казалось, что вся моя затея провалится, но все шло как по нотам. Через полчаса мы с Куртмалаевым мотористом рысью неслись в порт. А еще через полчаса мотобот отчалил от берега и взял курс на север.

— В Алексеевке сейчас Сагидуллин пополняет свой батальон, может, к нему сумеешь пристроиться, — поучал меня по дороге Куртмалай. — Или жми своим ходом за ударными частями. Нас пока здесь держат, видно, для какого-то дела берегут.

Мы пришли в Алексеевку еще засветло. И первый, кого я увидела, сойдя на причал, был капитан Лапшанский. Мы столкнулись прямо носом к носу, и я поняла, что погибла. Весь так хорошо продуманный и выполненный план побега сорвался в самую последнюю минуту.

Куртмалай, увидев меня в цепких руках капитана, быстро отшвартовал мотобот и исчез из гавани. Но Лапшанскому было не до него. Капитан никак не мог прийти в себя от неожиданной встречи со мной.

— В трибунал, — сказал он коротко. — Все! Передаю дело в трибунал.

— Вы прямо как Чапаев: «Одним словом — трибунал!» За что же это? — спросила я, лихорадочно ища выход из создавшегося положения.

— За дезертирство, — отрезал Лапшанский.

Лучший выход был прикинуться убежденной в своей правоте. На капитана это почему-то всегда действовало положительно.