Девчонка идет на войну - Родионова Маргарита Геннадьевна - Страница 54

Видимо, он считал, что на прямой речи поймает меня. Я написала. Он с заметным разочарованием пробежал фразу.

— Ну, — сказала я, подавая ему карандаш, — а теперь вы пишите: «Однажды медник, таз куя, сказал жене, тоскуя: «Задам же детям таску я, и разгоню тоску я».

Это было предложение, которое знала вся Зареченская школа, потому что его обязательно диктовал ученикам наш учитель русского языка. Мы его даже звали за это «медником».

Старшина взялся было за карандаш со снисходительной улыбкой, но когда я быстро продиктовала ему это запутанное четверостишье, он встал и сказал, что не мне его экзаменовать, и ушел еще более важный, чем всегда.

Нет, Бессонов никогда не смог бы занять в моей жизни такое место, какое занял Куртмалай. И если я сейчас, стоя на морозе, вспомнила о нем, то только потому, что старалась не думать о той минуте, когда надо будет разлить вино и помянуть тех, кто не вернулся сегодня в гавань.

Кто-то шел по улице. Я вгляделась и узнала Ульяненко, прославленного мотоботчика, в кильватер боту которого ходил каждую ночь Куртмалай.

— Толя, — обратилась к нему я. — У меня к тебе очень большая просьба. Я тебе сейчас дам вещи, ты их отнесешь Сороке и обменяешь на вино. Так надо.

— Какие вещи?

— Куртмалая. Он, кажется… Он, кажется, попал и беду. Ушел утром в Крым и не вернулся. Он просил, если не придет к шести часам, обменять это на вино и помяпуть его. Это его последняя просьба, и я должна ее выполнить.

К нам подошел старшина роты разведчиков Коля Черников.

— Вот с Колей и сходите.

Пока ребята ходили к Сороке, я позвала тех, кто знал Куртмалая. Их набралось человек семь. Остальные были кто в море, кто ушел по своим делам. Многие были в клубе, там только что началось кино.

Когда сели за стол, шел уже десятый час.

— За удачу! Пусть он вернется, — сказал Анатолий Ульяненко, поднимая кружку с вином.

Правильно. Никак нельзя было представить, что такого живого Куртмалая нет, и нельзя было пить за него, как за мертвого.

— За удачу, — с готовностью поддержала я тост. — Пусть он вернется быстрее!

— То-то будет радости ему увидеть, как его голым ославили, алкоголики несчастные, — ехидно сказала Валька и для пущей убедительности добавила: — Пьяницы несчастные.

— Не твое дело, трезвенница, — обозлилась я, — не хочешь пить, никто тебя не заставляет. Пусть он будет голый, только бы вернулся.

— Это же башки надо не иметь на плечах, чтобы отдать такие вещи за кислую воду. Идиоты!

— Ты бы, конечно, не отдала, — усмехнулся Ульяненко, разливая по кружкам снова.

— Пусть он вернется, — сказал Черников.

— За возвращение! — поддержали ребята, поднимая кружки, и вдруг притихли.

В сенях кто-то возился, искал и, видно, не мог найти в темноте ручку двери. Затем она распахнулась, и на пороге появился Куртмалай. Вид у него был ужасный. Глаза ввалились, волосы слиплись. Канадка пропиталась кровью.

Все вскочили и бросились к нему.

— Сеструха, быстрее дай форму!

Ребята крутили, обнимали его, трогали, словно желая убедиться, что перед ними действительно живой цыган.

— Подождите, хлопцы, некогда. Срочно в штаб базы вызывают. Переодеться надо.

— Ты не ранен? — заботливо спросил Ульяненко. — Весь в крови!

— Нет. Раненых таскал. Сеструха, быстрее!

— Где же я тебе возьму форму? — поинтересовалась я.

— Вот твоя форма, — злорадно улыбнулась Валька, указывая на стол.

— Ты с ума сошла, сеструха, в чем же я пойду в штаб?

— Сам ты с ума сошел. Я и так тебя до девяти ждала.

— Но не могу же я в таком виде…

— Подожди, я свою принесу, у нас один рост, — сказал Коля Черников.

— Ну, рассказывай, — обступили Куртмалая.

— Потом.

Он сел к столу, облокотился, уткнул лицо в грязные ладони.

— Устал?

Куртмалай поднял голову, и по его глазам я увидела, что он смертельно хочет спать.

— Выпейте, — предложила ему Ида, до сих пор тихо сидевшая в стороне.

— Девочка, я воду не пью, — улыбнулся он. — Водки бы выпил.

— Водки тебе командир поднесет, — сказала я.

— Он тебе поднесет, — вмешалась Валька, — уж он тебе на полную катушку поднесет, когда узнает, что ты форму загнал.

— А, да черт с ней, с формой, — пробормотал Куртмалай, крепко растирая ладонью обветренное лицо.

Месяц спустя стало известно, что Куртмалаю присвоили звание Героя Советского Союза.

"САМАЯ ГРАМОТНАЯ — МОРОЗОВА"

Мы ходили с разведчиками в Крым каждую ночь. То в район Опасной, то в Камьш-Бурун или Эльтиген.

Даже Новый год я встретила в Крыму. Мы должны были взять большую группу разведчиков в районе Аджимушкая. Но чтобы не ходить за каждым из них в отдельности и чтобы не задерживать сведений, собранных ими, меня с шифровальщиком оставили на том берегу. Мотобот должен был прийти за нами в полночь на второе. К этому времени все разведчики должны были собраться в условленном месте, в одной из штолен Аджимушкайских каменоломен.

Новый год мы встречали втроем: шифровальщик, разведчик, вернувшийся из Керчи, и я. Я настроила свою радиостанцию на Москву, и мы слушали, как торжественно и непривычно мирно бьют Кремлевские куранты. Мы поздравили друг друга с Новым годом и притихли, слушая Москву. Шел концерт. И задорно, и грустно пели Утесовы, желая москвичам доброй ночи. Там, в далекой Москве, сейчас, наверное, шел крупный снег и стояла забытая нами тишина.

На какую-то совсем коротенькую минутку я позавидовала тем, кто сейчас в сухих, теплых и чистых комнатах сидит за столом. Но только потому, что у меня промокли ботинки и я замерзла, как сосулька. Это прошло сразу, как только я представила себя в той мирной обстановке, вдали от ребят, которые без меня сидели бы у старенькой «эрбэшки». Нет, ни на какие блага не сменяла бы я теперешнюю свою жизнь, с ее тревогами, чувством постоянной опасности и сознанием, что ты не сидишь в стороне, а делаешь все, чтобы как можно скорее уничтожить эту страшную, безжалостную свору, расстреливающую маленьких девочек, которые даже не понимают, что их убивают.

Щитова зачем-то срочно вызвали в Новороссийск.

— Чего это вы так обрадовались? — спросила я его, когда он, посвистывая, ходил по двору в ожидании машины.

— Возможно, вернут меня к моей группе, — ответил он, — а заодно и от вас избавлюсь.

— Не говорите гоп…

— Тьфу, тьфу, тьфу, — он трижды плюнул через плечо и засмеялся.

Уезжая, Щитов оставил радистов на попечение старшины Бессонова. Меня это не очень волновало, поскольку я почти не выходила из немецкого тыла, а те немногие дни, когда приходилось стоять вахту, не шли в счет. Старшина, зная, что я добровольно взяла на себя вариант катерников, относился ко мне вполне терпимо.

Через несколько дней после отъезда Щитова Бессонов пригласил меня к политруку. У того в кабинете стоял высокий пожилой майор с очень добрым лицом.

— Матрос Морозова прибыла по вашему приказанию.

— Морозова, вот к нам пришел редактор газеты, у него тяжело ранен во время бомбежки корректор. Старшина Бессонов говорит, что вы очень грамотный человек.

— Я?

— Вы у нас самая грамотная, Морозова, — сказал Бессонов.

Я абсолютно не сомневалась в том, что он мне что-то подстраивает, но никак не могла понять, в чем дело.

— Я никогда не работала корректором. Вот корректировать огонь — это пожалуйста, а газетной работы я не знаю. К тому же мы сейчас почти каждый день ходим в Крым.

— Мы все учли, — мягко сказал манор. — Наша гарнизонная газета выходит два раза в неделю. Значит, работы вам на два дня, да и то по нескольку часов. Мы знаем особенности вашей службы. Есть еще один товарищ, который при необходимости будет заменять вас. А самые грамотные ребята — в вашей части. Поэтому я сразу к вам и обратился.

В общем, меня уговорили.

Со своими обязанностями я освоилась в два счета. Правда, в первый день моей работы майор очень деликатно напомнил, что слово «никакой» пишется вместе.