Восемь - Нэвилл Кэтрин - Страница 62

— В моей стране, — сказала я, — людей подвергают осмотру в аэропорту только в том случае, если их подозревают в контрабанде.

Я испытывала судьбу и знала это, однако меня не провело его лицемерное объяснение, золотые запонки и голливудская

улыбка. Я была единственной пассажиркой парижского рейса, кого выбрали, и я заметила, как работники аэропорта шептались, глядя на меня. Чем-то я вызвала их пристальное внимание. И вовсе не потому, что я была женщиной, которая приехала по делу в мусульманскую страну.

— Ах, — сказал Шариф. — Вы боитесь, что я счел вас контрабандисткой? К сожалению, существуют законы, по которым только женщины-служащие могут обыскивать леди на предмет контрабанды. Нет, я хочу увидеть только ваш паспорт — по крайней мере пока.

Паспорт он изучал долго и увлеченно.

— Я бы никогда не сказал, сколько вам лет. Вы выглядите не старше восемнадцати, из вашего паспорта я вижу, что у вас только что был день рождения. Двадцать четыре. Как интересно! Вы знаете, что ваш день рождения, четвертое апреля, — мусульманский праздник?

В этот момент у меня в голове всплыли слова предсказательницы. Когда она велела мне никому не говорить о своем дне рождения, я совсем забыла о таких вещах, как паспорт и водительские права.

— Надеюсь, я не напугал вас, — добавил он, бросая на меня странный взгляд.

— Совсем нет, — ответила я. — Теперь, если вы закончили…

— Возможно, вам будет интересно узнать побольше, — продолжил он, мурлыча словно кот, затем достал мою сумку и бросил ее на стол.

Без сомнения, это была еще одна «формальность», однако мне стало не по себе. «Ты в опасности! — твердил внутренний голос. — Не верь никому, все время оглядывайся, ибо сказано: на четвертый день четвертого месяца придут восемь».

— Четвертое апреля, — бормотал про себя Шариф, пока доставал из моей сумки тюбик помады, расческу и щетку для

волос и аккуратно раскладывал все это на столе, будто орудия убийства, уличающие меня. — Мы, приверженцы Ислама, зовем этот день Днем исцеления. У нас два календаря: мусульманский, лунный, и солнечный, в котором год начинается двадцать первого марта по западному календарю. С каждым календарем связано много традиций. Пророк Мухаммед велел нам, — продолжал он, доставая из моей сумки ручки, карандаши, блокноты и раскладывая их рядами, — когда начинается лунный год, читать суры из Корана по сто раз каждый день в течение первой недели; следующую неделю мы должны подниматься утром, делать вдох над кувшином с водой и пить эту вод течение семи дней. Затем, на восьмой день…

Шариф внезапно вскинул глаза, словно надеялся поймать меня на том, что я начала клевать носом. Но это ему не удалось, и он любезно улыбнулся. Мне оставалось только надеяться, что я сумела не менее любезно улыбнуться в ответ.

— Так вот, на восьмой день второй недели этого чудесного месяца проходят все церемонии, завещанные Мухаммедом. Например, если кто-то болен, он имеет шанс исцелиться. Это может произойти четвертого апреля. Считается, что те, кто родился в этот день, обладают великой силой исцелять других — совсем как… Однако вы — западный человек, вряд ли вы верите в подобные суеверия.

Интересно, мне это только казалось или он действительно смотрел на меня, как кот на мышь? Я как раз раздумывала над этим, когда Шариф издал вопль, заставивший меня подпрыгнуть.

— А! — воскликнул он и, дернув запястьем, швырнул что-то на стол. — Вижу, вы интересуетесь шахматами!

Это были карманные шахматы Лили, которые завалялись на дне моей сумки. А Шариф уже вытаскивал из сумки книги и, раскладывая их на столе, читал названия.

— «Шахматы», «Математические игры»… А! «Числа Фибоначчи!» — воскликнул он с такой торжествующей улыбкой, что на миг мне показалось, будто он и в самом деле поймал меня с поличным.

Шариф побарабанил костяшками пальцев по занудному пособию, среди авторов которого числился Ним.

— Итак, вы интересуетесь математикой? — спросил он, пристально глядя на меня.

— Не совсем.

Шариф принялся по одной передавать мне мои вещи, я встала и попыталась затолкать все это обратно в сумку.

Казалось невозможным, что хрупкая девушка способна дотащить на другой конец света столько ненужного хлама. Однако я доказала на практике, что ничего невозможного тут нет.

— Что конкретно вы знаете о числах Фибоначчи? — спросил Шариф, пока я загружала свою сумку.

— Их используют при прогнозировании цен на фондовом рынке, — пробормотала я. — Элиот Уэйв разработал теорию, как с помощью этих чисел предсказывать поведение «быков» и «медведей». В тридцатых годах другой парень, по имени Р. Н. Элиот, развил эту теорию…

— Значит, вы не знакомы с автором? — прервал меня Шариф.

Я почувствовала, что стремительно бледнею, причем до синевы, моя рука с книжкой застыла, будто парализованная.

— С Леонардо Фибоначчи, я имею в виду, — добавил Шариф, серьезно глядя на меня. — Итальянец, родился в Пизе в двенадцатом веке, но обучался здесь, в Алжире.. Он был блестящим учеником знаменитого математика, мавра аль-Хорезми, в честь которого назвали алгоритм. Фибоначчи познакомил Европу с арабскими цифрами, которые и заменили устаревшие римские…

Проклятие. Надо было раньше сообразить, что Ним не дал бы мне книгу просто так, пусть он сам и написал ее. Теперь я очень жалела, что не ознакомилась с ее содержанием до того, как попала на инквизиторский допрос к Шарифу. В моей голове, будто лампочка, прерывисто замерцало озарение, но я не могла понять эту морзянку.

Разве Ним не настаивал, что я должна узнать побольше о чудесных квадратах? Разве Соларин не создал новую формулу прохода коня? Разве послание предсказательницы не было построено на числовых закономерностях?

Так почему я была такой бестолковой и не сумела вовремя сложить два и два?

Это ведь мавры подарили шахматы Карлу Великому, вспомнила я. Я не была математическим гением, но работала с компьютерами достаточно долго, чтобы знать: едва ли не все значимые математические открытия принесли в Европу мавры, когда захватили Севилью в VIII веке. В погоне за сказочными шахматами математика наверняка должна играть важную роль; но какую? Шариф рассказал мне больше, чем я ему, но мне никак не удавалось собрать кусочки мозаики воедино. Молясь чтобы он не заинтересовался последней книгой, я поспешила положить ее обратно в сумку.

— Вы собираетесь пробыть в Алжире год? — спросил о Возможно, мы как-нибудь сыграем с вами в шахматы. Когда-то в Персии я был претендентом на звание среди юниоров…

— У нас, на Западе, есть одна поговорка. Возможно, вы будете рады пополнить свой словарь. «Не звоните нам, мы сами позвоним», — бросила я через плечо и направилась к двери.

Я открыла дверь. Головорез по имени Ахмет удивленно посмотрел на меня. Шариф начал подниматься из-за стола. Я захлопнула дверь за собой с такой силой, что стекло задребезжало. Я даже не оглянулась.

Теперь мой путь лежал к таможенникам. Когда там стали осматривать мой багаж, я сразу поняла, что его уже проверили — в таком беспорядке лежали вещи. Таможенник закрыл сумки и чемоданы и отметил их меловым крестом.

К этому времени аэропорт был практически пуст. К счастью, пункт обмена валюты еще работал. Обменяв немного денег, я махнула рукой носильщику и отправилась на улицу искать такси. Стоило выйти за дверь, как густой, насыщенный аромат снова ударил мне в ноздри. Запах жасмина пропитал все вокруг.

— В отель «Эль-Рияд», — сказала я водителю, усевшись в машину, и мы понеслись по бульвару, освещенному янтарными шарами фонарей, в сторону столицы.

Таксист, лицо которого было старым и обветренным, как кора красного дерева, уставился на меня в обзорное зеркало.

— Мадам прежде бывала в Алжире? — спросил он. — Если нет, могу прокатить ее по городу за сотню динаров. Конечно же, включая и дорогу до отеля «Эль-Рияд».

Отель располагался на другом конце города, вернее, в тридцати километрах от Алжира. А сотня динаров составляла всего двадцать пять долларов, так что я согласилась. Проехать в час пик от Манхэттена до аэропорта Кеннеди стоило гораздо дороже.