Полное собрание стихотворений в одном томе - Пушкин Александр Сергеевич - Страница 18

18

Тень Фон-Визина

В раю, за грустным Ахероном, Зевая в рощице густой, Творец, любимый Алоллоном, Увидеть вздумал мир земной. То был писатель знаменитый, Известный русской весельчак, Насмешник, лаврами повитый, Денис, невежде бич и страх. "Позволь на время удалиться, — Владыке ада молвил он, — Постыл мне мрачный Флегетон, И к людям хочется явиться". «Ступай!» в ответ ему Плутон; И видит он перед собою: В ладье с мелькающей толпою Гребет наморщенный Харон Челнок ко брегу; с подорожной Герой поплыл в ладье порожной И вот – выходит к нам на свет. Добро пожаловать, поэт! Мертвец в России очутился, Он ищет новости какой, Но свет ни в чем не пременился. Всё идет той же чередой; Всё так же люди лицемерят, Всё те же песенки поют, Клеветникам как прежде верят, Как прежде все дела текут; В окошки миллионы скачут, Казну все крадут у царя. Иным житье, другие плачут, И мучат смертных лекаря, Спокойно спят архиереи, Вельможи, знатные злодеи, Смеясь в бокалы льют вино, Невинных жалобе не внемлют, Играют ночь, в сенате дремлют, Склонясь на красное сукно; Всё столько ж трусов и нахалов, Рублевых столько же Киприд, И столько ж глупых генералов, И столько ж старых волокит. Вздохнул Денис: "О боже, боже! Опять я вижу то ж да то же. Передних грозный Демосфен, Ты прав, оратор мой Петрушка: Весь свет бездельная игрушка, И нет в игрушке перемен. Но где же братии-поэты. Мои парнасские клевреты, Питомцы Граций молодых? — Желал бы очень видеть их". Небес оставя светлы сени, С крылатой шапкой на бекрене, Богов посланник молодой Слетает вдруг к нему стрелой. "Пойдем, – сказал Эрмий поэту, — Я здесь твоим проводником, Сам Феб меня просил о том; С тобой успеем до рассвету Певцов российских посетить, Иных – лозами наградить. Других – венком увить свирели". Сказал, взвились и полетели. Уже сокрылся ясный день, Уже густела мрачна тень, Уж вечер к ночи уклонялся, Мелькал в окошки лунный свет, И всяк, кто только не поэт, Морфею сладко предавался. Эрмий с веселым мертвецом Влетели на чердак высокой; Там Кропов в тишине глубокой С бумагой, склянкой и пером Сидел в раздумьи за столом На стуле ветхом и треногом И площадным, раздутым слогом На наши смертные грехи Ковал и прозу и стихи. — «Кто он?» – "Издатель «Демокрита»! Издатель право пресмешной, Не жаждет лавров он пиита, Лишь был бы только пьян порой. Стихи читать его хоть тяжко, А проза, ох! горька для всех; Но что ж? смеяться над бедняжкой, Ей богу. братец, страшный грех; Не лучше ли чердак оставить, И далее полет направить К певцам российским записным?" — «Быть так, Меркурий, полетим». И оба путника пустились И в две минуты опустились Хвостову прямо в кабинет. Он не спал; добрый наш поэт Унизывал на случай оду, Как божий мученик кряхтел, Чертил, вычеркивал, потел, Чтоб стать посмешищем народу. Сидит; перо в его зубах, На ленте Анненской табак, Повсюду разлиты чернилы, Сопит себе Хвостов унылый. "Ба! в полночь кто катит ко мне? Не брежу, полно ль, я во сне! Что сталось с бедной головою! Фон-Визин! ты ль передо мною? Помилуй! ты… конечно он!" – "Я, точно я, меня Плутон Из мрачного теней жилища С почетным членом адских сил Сюда на время отпустил. Хвостов! старинный мой дружище! Скажи, как время ты ведешь? Здорово ль, весело ль живешь?" – "Увы! несчастному поэту, — Нахмурясь отвечал Хвостов, — Давно ни в чем удачи нету. Скажу тебе без дальних слов: По мне с парнасского задору Хоть удавись – так в ту же пору. Что я хорош, в том клясться рад, Пишу, пою на всякой лад, Хвалили гений мой в газетах, В «Аспазии» боготворят. А всё последний я в поэтах, Меня бранит и стар и млад, Читать стихов моих не хочут, Куда ни сунусь, всюду свист — Мне враг последний журналист, Мальчишки надо мной хохочут. Анастасевич лишь один, Мой верный крестник, чтец и сын, Своею прозой уверяет, Что истукан мой увенчает Потомство лавровым венцом. Никто не думает о том. Но я – поставлю на своем. Пускай мой перукмахер снова Завьет у бедного Хвостова Его поэмой заказной Волос остаток уж седой, Геройской воружась отвагой, И жизнь я кончу над бумагой И буду в аде век писать И притчи дьяволам читать". Денис на то пожал плечами; Курьер богов захохотал И, над свечей взмахнув крылами, Во тьме с Фон-Визиным пропал. Хвостов не слишком изумился, Спокойно свечку засветил — Вздохнул, зевнул, перекрестился, Свой труд доканчивать пустился, По утру оду смастерил, И ею город усыпил. Меж тем поклон отдав Хвостову, Творец, списавший Простакову, Три ночи в мрачных чердаках В больших и малых городах Пугал российских стиходеев. В своем боскете князь Шальной, Краса писателей-Морфеев, Сидел за книжкой записной, Рисуя в ней цветки, кусточки, И, движа вздохами листочки, Мочил их нежною слезой; Когда же призрак столь чудесный Очам влюбленного предстал, За платье ухватясь любезной, О страх! он в обморок упал. И ты Славяно-Росс надутый, О Безглагольник пресловутый, И ты едва не побледнел, Как будто от Шишкова взгляда; Из рук упала Петриада, И дикой взор оцепенел. И ты, попами воскормленный, Дьячком псалтире обученный, Ужасный критикам старик! Ты видел тени грозный лик, Твоя невинная другиня, Уже поблекший цвет певиц, Вралих Петрополя богиня, Пред ним со страхом пала ниц. И ежемесячный вздыхатель, Что в свет бесстыдно издает Кокетки старой кабинет, Безграмотный школяр-писатель, Был строгой тенью посещен; Не спас ребенка Купидон: Блюститель чести муз усердный Его журил немилосердно И уши выдрал бедняка; Страшна Фон-Визина рука! "Довольно! нет во мне охоты, — Сказал он, – у худых писцов Лишь время тратить; от зевоты Я снова умереть готов; Но где певец Екатерины?" – «На берегах поет Невы». — "Итак стигийския долины Еще не видел он?" – «Увы!» — «Увы? скажи, что значит это?» – "Денис! полнощный лавр отцвел, Прошла весна, прошло и лето, Огонь поэта охладел; Ты всё увидишь сам собою; Слетим к певцу под сединою На час послушать старика". Они летят, и в три мига Среди разубранной светлицы Увидели певца Фелицы. Почтенный старец их узнал. Фон-Визин тотчас рассказал Свои в том мире похожденья. "Так ты здесь в виде привиденья?… — Сказал Державин, – очень рад; Прими мои благословенья… Брысь, кошка!.. сядь, усопший брат; Какая тихая погода!.. Но кстати вот на славу ода, — Послушай, братец" – и старик, Покашляв, почесав парик, Пустился петь свое творенье, Статей библейских преложенье; То был из гимнов гимн прямой. Чета бесплотных в удивленьи Внимала молча песнопенье, Поникнув долу головой: "Открылась тайн священных „дверь! Из бездн исходит Луцифер, Смиренный, но челоперунный. Наполеон! Наполеон! Париж, и новый Вавилон, И кроткий агнец белорунный, Превосходясь, как дивий Гог, Упал как дух Сатанаила, Исчезла демонская сила!.. Благословен господь наш бог!"… "Ого! – насмешник мой воскликнул, — Что лучше эдаких стихов? В них смысла сам бы не проникнул Покойный господин Бобров; Что сделалось с тобой, Державин? И ты судьбой Невтону равен, Ты бог – ты червь, ты свет – ты ночь… Пойдем, Меркурий, сердцу больно; Пойдем – бешуся я невольно". И мигом отлетел он прочь. «Какое чудное явленье!» Фон-Визин спутнику сказал. – "Оставь пустое удивленье, — Эрмий с усмешкой отвечал. — На Пинде славный Ломоносов С досадой некогда узрел, Что звучной лирой в сонме россов Татарин бритый возгремел, И гневом Пиндар Холмогора, И тайной завистью горел. Но Феб услышал глас укора, Его спокоить захотел, И спотыкнулся мой Державин Апокалипсис преложить — Денис! он вечно будет славен, Но, ах, почто так долго жить?" "Пора домой, – вещал Эрмию Ужасный рифмачам мертвец, — Оставим наскоро Россию: Бродить устал я наконец". Но вдруг близь мельницы стучащей, Средь рощи сумрачной, густой, На берегу реки шумящей Шалаш является простой: К калитке узкая дорога; В окно склонился древний клен, И Фальконетов Купидон Грозит с усмешкой у порога. "Конечно, здесь живет певец, — Сказал обрадуясь мертвец, — Взойдем!" Взошли и что ж узрели? В приятной неге, на постеле Певец Пенатов молодой С венчанной розами главой, Едва прикрытый одеялом С прелестной Лилою дремал И подрумяненный фиалом В забвеньи сладостном шептал. — Фон-Визин смотрит изумленный. "Знакомый вид; но кто же он? Уж не Парни ли несравненный, Иль Клейст? иль сам Анакреон?" "Он стоит их, – сказал Меркурий, — Эрата, Грации, Амуры Венчали миртами его, И Феб цевницею златою Почтил любимца своего; Но лени связанный уздою, Он только пьет, смеется, спит И с Лилой нежится младою, Забыв совсем, что он пиит". — «Так я же разбужу повесу,» Сказал Фон-Визин рассердясь И в миг отдернул занавесу. Певец, услыша вещий глас, С досадой весь в пуху проснулся, Лениво руки протянул, На свет насилу проглянул, Потом в сторонку обернулся И снова крепким сном заснул. Что делать нашему герою? Повеся нос, итти к покою И только про себя ворчать. Я слышал, будто бы с досады Бранил он русских без пощады И вот изволил что сказать: "Когда Хвостов трудиться станет, А Батюшков спокойно спать, Наш гений долго не восстанет, И дело не пойдет на лад".