Полное собрание стихотворений в одном томе - Пушкин Александр Сергеевич - Страница 22

22

Кж. В. М. Волконской

On peut tres bien, mademoiselle, Vous prendre pour une maquerelle, Ou pour une vieille guenon, Mais pour une grace, – oh, mon Dieu, non.[5]

Экспромпт на Агареву

В молчаньи пред тобой сижу. Напрасно чувствую мученье, Напрасно на тебя гляжу: Того уж верно не скажу, Что говорит воображенье.

Окно

Недавно темною порою, Когда пустынная луна Текла туманною стезею, Я видел – дева у окна Одна задумчиво сидела, Дышала в тайном страхе грудь, Она с волнением глядела На темный под холмами путь. Я здесь! – шепнули торопливо. И дева трепетной рукой Окно открыла боязливо… Луна покрылась темнотой. — "Счастливец! – молвил я с тоскою: Тебя веселье ждет одно. Когда ж вечернею порою И мне откроется окно?"

К Жуковскому

Благослови, поэт!.. В тиши Парнасской сени Я с трепетом склонил пред музами колени: Опасною тропой с надеждой полетел, Мне жребий вынул Феб, и лира мой удел. Страшусь, неопытный, бесславного паденья, Но пылкого смирить не в силах я влеченья, Не грозный приговор на гибель внемлю я: Сокрытого в веках священный судия,[6] Страж верный прошлых лет, наперсник Муз любимый И бледной зависти предмет неколебимый Приветливым меня вниманьем ободрил; И Дмитрев слабый дар с улыбкой похвалил; И славный старец наш, царей певец избранный,[7] Крылатым Гением и Грацией венчанный, В слезах обнял меня дрожащею рукой И счастье мне предрек, незнаемое мной. И ты, природою на песни обреченный! Не ты ль мне руку дал в завет любви священный? Могу ль забыть я час, когда перед тобой Безмолвный я стоял, и молнийной струей — Душа к возвышенной душе твоей летела И, тайно съединясь, в восторгах пламенела, — Нет, нет! решился я – без страха в трудный путь Отважной верою исполнилася грудь. Творцы бессмертные, питомцы вдохновенья!.. Вы цель мне кажете в туманах отдаленья, Лечу к безвестному отважною мечтой, И, мнится, Гений ваш промчался надо мной! Но что? Под грозною Парнасскою скалою Какое зрелище открылось предо мною? В ужасной темноте пещерной глубины Вражды и Зависти угрюмые сыны, Возвышенных творцов Зоилы записные Сидят – Бессмыслицы дружины боевые. Далеко диких лир несется резкой вой, Варяжские стихи визжит Варягов строй. Смех общий им ответ; над мрачными толпами Во мгле два призрака склонилися главами. Один на груды сел и прозы и стихов — Тяжелые плоды полунощных трудов, Усопших од, поэм забвенные могилы! С улыбкой внемлет вой стопосложитель хилый: Пред ним растерзанный стенает Тилимах; Железное перо скрыпит в его перстах И тянет за собой Гекзаметры сухие, Спондеи жесткие и Дактилы тугие. Ретивой Музою прославленный певец, Гордись – ты Мевия надутый образец! Но кто другой, в дыму безумного куренья, Стоит среди толпы друзей непросвещенья? Торжественной хвалы к нему несется шум: А он – он рифмою попрал и Вкус и Ум; Ты ль это, слабое дитя чужих уроков, Завистливый гордец, холодный Сумароков, Без силы, без огня, с посредственным умом, Предрассуждениям обязанный венцом И с Пинда сброшенный и проклятый Расином? Ему ли, карлику, тягаться с исполином? Ему ль оспоривать тот лавровый венец, В котором возблистал бессмертный наш певец, Веселье россиян, полунощное диво?..[8] Нет! в тихой Лете он потонет молчаливо, Уж на челе его забвения печать, Предбудущим векам что мог он передать? Страшилась Грация цинической свирели, И персты грубые на лире костенели. Пусть будет Мевием в речах превознесен — Явится Депрео, исчезнет Шапелен. И что ж? всегда смешным останется смешное; Невежду пестует Невежество слепое. Оно сокрыло их во мрачный свой приют; Там прозу и стихи отважно все куют, Там все враги Наук, все глухи – лишь не немы, Те слогом Никона печатают поэмы, Одни славянских од громады громоздят, Другие в бешеных Трагедиях хрипят, Тот, верный своему мятежному союзу, На сцену возведя зевающую Музу, Бессмертных Гениев сорвать с Парнасса мнит. Рука содрогнулась, удар его скользит, Вотще бросается с завистливым кинжалом, Куплетом ранен он, низвержен в прах Журналом, — При свистах Критики к собратьям он бежит… И маковый венец Феспису ими свит. Все, руку положив на том «Тилимахиды», Клянутся отомстить сотрудников обиды, Волнуясь восстают неистовой толпой. Беда, кто в свет рожден с чувствительной душой! Кто тайно мог пленить красавиц нежной лирой, Кто смело просвистал шутливою сатирой, Кто выражается правдивым языком, И русской Глупости не хочет бить челом!. Он враг Отечества, он сеятель разврата! И речи сыплются дождем на сопостата. И вы восстаньте же, Парнасские жрецы Природой и трудом воспитанны певцы В счастливой ереси и Вкуса и Ученья, Разите дерзостных друзей Непросвещенья. Отмститель Гения, друг истинны, поэт! Лиющая с небес и жизнь и вечный свет, Стрелою гибели десница Аполлона Сражает наконец ужасного Пифона. Смотрите: поражен враждебными стрелами, С потухшим факелом, с недвижными крылами К вам Озерова дух взывает: други! месть!.. Вам оскорбленный вкус, вам Знанья дали весть — Летите на врагов: и Феб и Музы с вами! Разите варваров кровавыми стихами; Невежество, смирясь, потупит хладный взор, Спесивых риторов безграмотный собор… Но вижу: возвещать нам истины опасно, Уж Мевий на меня нахмурился ужасно, И смертный приговор талантам возгремел. Гонения терпеть ужель и мой удел? Что нужды? смело в даль, дорогою прямою, Ученью руку дав, поддержанный тобою, Их злобы не страшусь; мне твердый Карамзин, Мне ты пример. Что крик безумных сих дружин? Пускай беседуют отверженные Феба; Им прозы, ни стихов не послан дар от неба. Их слава – им же стыд; творенья – смех уму; И в тьме возникшие низвергнутся во тьму. вернуться

5

Сударыня, вас очень легко Принять за сводню Или за старую обезьяну. Но за грацию, – о боже, нет. вернуться

6

Карамзин.

вернуться

7

Державин.

вернуться

8

Ломоносов.