Снежная смерть - Обер Брижит - Страница 63

Иветт пытается успокоить меня, похлопывая и поглаживая, я продолжаю рыдать, а Тентен сидит, положив морду мне на колени. Жандармы не особо церемонятся с Летицией, она что-то пищит, мое кресло поднимают, нет, это меня вынимают из кресла, запах лекарств, руки в перчатках крутят меня в разные стороны, марля, повязки, маска, и все начинается сначала, меня укладывают, говорят мне разные слова, иголка в руку — зачем, я же не больна!

Эпилог

Старшина Лорье был посмертно награжден медалью Национальной жандармерии. Он умер, так и не придя в сознание. Стало быть, он не знает, чем завершилась вся эта история. Всем сердцем желаю ему, чтобы где-то там, на далекой звезде он встретил свою любимую Соню и они вместе вечно вдыхали бы аромат звездной пыли. Сегодня утром его хоронят со всеми воинскими почестями. Мы, Иветт, Жюстина и я, присутствуем на церемонии, одетые в те же темные костюмы, что и накануне, на похоронах моего дяди Фернана.

Красивые похороны. Снег скрипел под ногами, солнце ласкало кожу, собралось множество людей. Старый Клари пришел со своим стадом, и когда все мы отправились на маленькое кладбище, нас сопровождали звон колокольчиков, блеянье ягнят и пыхтение Тентена.

На похороны пришла Б*А*, а также Бернар, Жан-Клод и Клара в сопровождении воспитательницы из управления по социальному и санитарному надзору.

Клара все время плакала. После смерти Эмили она отказывается разговаривать и целыми часами пребывает в прострации. Жан-Клод записался на курсы видеомонтажа. Через неделю он уезжает в Бордо.

— Бернар тоже в кресле! — закричал Бернар, увидев нас, — а гипс используют при строительстве домов.

Мой двоюродный брат Бернар.

Будет проведен анализ ДНК, чтобы установить или опровергнуть наличие родственных связей между Марион и Соней, моим дядей и Бернаром.

Б*А* принесла нам соболезнования перед гробом дяди.

— Люди, которых любят, никогда не умирают! — сказала Жюстина.

— Тогда любите его очень сильно! — ответила писательница.

А потом добавила:

— Элиз, когда придете в себя, передайте мне ваши записки.

— Надеюсь, вы не собираетесь из этого сделать роман? — возмущается Иветт. — Из драмы, унесшей жизни двадцати человек! Это было бы просто неприлично!

Двадцати? Я быстро считаю в уме: Марион, Соня, Магали, Вероник, Юго, Пайо, Эмили, мадам Реймон, Франсина, Мартина, Ян, Леонар, мой дядя, Лорье и шесть жандармов. Двадцать внезапно оборвавшихся жизней.

— Я лишь летописец людского безумия! — ответила Б*А* вкрадчивым тоном, характерным для авторов детективов. — Я заеду к вам, Элиз, поговорить по поводу контракта. Знаете, имея деньги, мы сможем продолжить дело вашего дяди, я имею в виду ГЦОРВИ, и все такое. Уверена, что из Жюстины получилась бы отличная директриса!

Берегитесь, как бы вам не вывернули горячий чай на колени!

Это ужасно, но я еще могу смеяться. Наверное, это такой генетический изъян. Хорошо, что никто об этом не знает.

Мы все пожимаем друг другу руки, мы чувствуем себя этакими заговорщицами или обломками кораблекрушения, а потом Бернар целует меня в обе щеки со словами:

— Прости, но я не хочу на тебе жениться. Не потому что ты ненормальная, — добавляет он, — но я предпочитаю ванильное мороженое.

Все разходятся, а мы так и остаемся там, словно Три Грации, нарисованные воскресным мазилой. Тентен жмется к моим ногам.

Ну вот, круг замкнулся. Я действительно пережила приключения, придуманные моим автором. Я стала персонажем романа. Может быть, из-за этого я чувствую себя совсем другой. Не такой, как все. Как вы. Вы, способные ходить, танцевать, петь, кричать, гасить свет и откладывать книгу. Вы, подвижные актеры движущегося мира.

Может быть, мое состояние, в котором объединились неподвижность смерти и скорость живой мысли, превращает меня в некий переход, некое послание, некий мостик между реальным и воображаемым. В экран, на который проецируются ваши галлюцинации (Элиз, «Философские мысли», том 28).

Может быть, вся наша жизнь состоит в том, что мы хороним своих мертвецов? Неустанно пытаемся обмануть собственные страхи и собственные горести.

В хрустальном воздухе Альп звонко поет горн. Поднимается флаг, звенят сабли, и, наконец, остается только одна, самая чистая нота, она отрывается, словно мыльный пузырек, и уплывает в бесконечный эфир в поисках будущего.