Шпага императора - Коротин Вячеслав Юрьевич - Страница 28

— Ничего не обещаю, Тихон, вернёшься из поездки — поговорим.

На самом деле для себя я уже практически всё решил: раз уж мой «Планше» на войну собрался, то пусть уж лучше при мне будет.

Те самые ворота (а разве могли появиться другие?)… Та самая череда ступенек, с вершины которой Настя бросила мне: «Я ещё не решила… Скорее „Да“, чем „Нет“»…

Но хозяина уже явно кто-то предупредил — Соков-старший спешил нам с Алексеем навстречу по коридору…

Сначала он, разумеется, обнял сына, а потом уже и меня. Да и выбора у него не было — Лёшка рванулся навстречу отцу от порога, как только углядел.

А старый служака — молодец! Несмотря на радость от встречи, он в первую очередь не преминул поинтересоваться о том, какого хрена здесь, во время войны, делают два офицера. С более мягкой формулировкой, конечно…

Удалось только в самых общих чертах объяснить подполковнику о причинах нашего здесь появления, как беседу смял и скомкал ураган по имени «Настя»…

Не буду утверждать, что я был против такого «слома» нашего с тестем диалога.

Сам, нарушив всякую субординацию, повернулся спиной к старшему в чине и бросился навстречу крику «Вааадик!».

Какие они красивые, будущие матери! Даже когда они несут в себе не твоего ребёнка — тут-то всё понятно, даже когда ты их вообще в первый и, возможно, в последний раз в жизни видишь… Нет, не сексапильны, конечно — именно красивы. Природа позаботилась о том, чтобы мы не лезли со своими желаниями к той, в ком родилась и растёт новая жизнь, но даже у совершенно постороннего мужчины на генетическом уровне имеется чувство уважения к беременной женщине. И преклонения перед ней. Она — МАДОННА. Пусть пока на её руках нет младенца. Она — СВЯТАЯ. Пусть нимб над головой и не светится.

Это про женщин вообще… А мне навстречу бежала единственная и неповторимая, неповторимая и единственная. Любимая, которую не видел целую вечность.

Руки Насти сплелись у меня на загривке, я постарался сдержать себя и прижал жену нежно и аккуратно. Господи, какая же она у меня хрупкая!

— Здравствуй, родная! — прошептал я на ушко супруге. — Как ты? Как себя чувствуешь?

В ответ… Да не помню я! Мурлыкала что-то очень хорошее и нежное. Конкретики не разбирал — был исключительно на эмоциях. Минуты через две наших объятий супруга обратила внимание и на брата.

Наконец бурные сцены закончились, и Сергей Васильевич взял инициативу в свои руки:

— Доченька, получишь своего мужа через полчаса. Дай офицерам поговорить о войне.

— А почему? Я думаю, что мы сэкономим немало времени, если Вадиму и Алёше не придётся повторять во второй раз мне то, что они расскажут тебе. — Вот характерец у моей Насти, даже отцу перечить не боится. — Неужели вы какие-то страшные военные секреты обсуждать собираетесь?

Что характерно — кругом права, но житейской мудрости слегка не хватает. Пришлось прийти на помощь тестю, чтобы не выглядело, что он подчинился женскому капризу:

— Сергей Васильевич, я вас очень прошу позволить Анастасии Сергеевне присутствовать при нашем разговоре, — мне не пришлось прилагать усилий, чтобы изобразить на лице «мольбу влюблённого идиота», — я очень соскучился по своей жене, а времени, на протяжении которого мы можем пользоваться вашим гостеприимством, совсем немного.

Кажется, Соков просёк как саму ситуацию, так и предложенную мной возможность «разрулить» её, не теряя лица.

— Ладно, — благосклонно кивнул он дочери и чуть заметно мне, — пойдём вместе в мой кабинет, но только в разговор не вмешиваться. Договорились?

— Конечно! — немедленно согласилась моя «половинка», но, зная её, можно было не сомневаться, что вмешается она не раз.

Люди по способу получения информации о мире делятся на визуалов, аудиалов и кинестетиков, то есть предпочитающих использовать либо зрение, либо слух, либо осязание (я не про тех, что пока в морду не получат — ни черта не поймут). Нет, все органы чувств, конечно, необходимы: при знакомстве с едой я, как все нормальные люди, больше всего доверяю обонянию и вкусу, но в целом…

На любимую должно быть приятно смотреть, желательно, чтобы она имела приятный голос, и чтобы этим голосом не изрекались глупости, но… Как приятно было сидеть на диване, ощущая именно всем телом присутствие рядом самого любимого и родного человека.

Интересовали подполковника, по вполне понятной причине, в первую очередь наши с Алексеем «Георгии». Но, соблюдая приличия, он сначала поинтересовался обстановкой на войне вообще и только потом позволил себе спросить, за что два представителя инженерных войск умудрились заработать по самой славной и почётной на войне награде.

Об атаке на переправу через Неман он, оказывается, не знал вовсе, и наш рассказ о пылающей под ногами у французов реке произвёл на старого вояку должное впечатление. Про огненную надпись, приглашающую французов и иже с ними в ад, тоже узнал с удовольствием.

Рассказывал в основном я, но Сергей Васильевич больше смотрел на белый крестик на груди сына. И явно находился в самом восторженном настроении, узнав, что получена данная награда за дело. То есть стать георгиевским кавалером столь юный офицер без особых на то причин в принципе не мог, но отцу было крайне приятно убедиться в этом, исходя из знаний подробностей его подвигов.

Отставной подполковник живо интересовался подробностями дела у Понемуни и соизволил несколько раз одобрительно посмотреть и на меня. Потом последовали мой рассказ о подрыве мостов со снайперскими засадами и аналогичный — Алексея.

Дошло время поведать о сражении под Островно. О «минных полях» Соков-старший выслушал без особого удовольствия, но узнав, что это получило благоволение Остермана-Толстого, несколько смягчился:

— Вместе Измаил брали — толковый был офицер. Настоящий орёл матушки Екатерины!

— Просил вам поклон передать, — не преминул разыграть сложившуюся позицию я.

— В самом деле? Помнит? — Лицо тестя порозовело от удовольствия.

— Свидетельствую, батюшка, — подключился Лёшка, — при мне его сиятельство велел вам кланяться.

— Ну что же, спасибо на добром слове, — расцвёл Сергей Васильевич. — Приятно узнать, что тебя помнят те, с кем воевал плечом к плечу. Хоть они уже и генералами стали…

Было вполне понятно, о чем отставной офицер сейчас думает: «Если бы не рука — быть бы и мне ныне генералом…»

— Причём, Сергей Васильевич, — поспешил продолжить я, — другие командующие корпусами, тоже нисколько не возражали против подобных заграждений на поле боя: ни Раевский, ни Дохтуров. Согласитесь, «волчьи ямы» со вбитыми на дне кольями ничуть не более благородное средство обороны, чем мои мины или фугасы. Но их применяют издавна. Разве не так? Война вообще штука жестокая.

— Да я и не спорю, Вадим, понимаю. Просто я пехотинец, и для меня в сражении всегда всё решали молодецкая пальба и штыковой удар. Конечно, и мины при осадах, и фугасы в поле тоже применяли, но это не то… Хотя понимаю: во-первых, время идёт, а во-вторых, воевали мы не на российской земле. Можешь не тушеваться передо мной — все средства уничтожить врага в сражении хороши.

— И не только в сражении, Сергей Васильевич. — Я, хоть и весьма сжато, поведал о приключениях отряда своих «спецназовцев».

А вот это, как ни странно, вызвало весьма высокую оценку подполковника.

Про встречу с Кнуровым я, разумеется, умолчал, а в остальном тесть весьма высоко оценил действия отряда, расквартированного на эту ночёвку в его имении. Даже распорядился пару дополнительных бутылок водки отправить моим ребятам.

Потом рассказывал Лёшка. Надо сказать, что неплохо он на фронте «порезвился» — на отца впечатление произвело, — весьма благожелательно смотрел на сына в это время…

— Сергей Васильевич, — дождался я паузы, — вы не будете возражать, если Тихона я заберу с собой? Просится на войну, так уж пусть лучше рядом будет.

— Вадим, что за вопрос? Твой мужик — тебе им и распоряжаться. Привезёт к вечеру доклад о сборах как раз с той десятины, что новым зерном засеяли, — и в полном твоём распоряжении. А хочешь, и Егорку с собой забирай. Мне-то на войну не попасть с одной рукой, а он — казак ловкий и умелый, сам ведь знаешь.