Людовик XIV. Личная жизнь «короля-солнце» - Прокофьева Елена Владимировна "Dolorosa" - Страница 56

Мария-Аделаида оказалась чрезвычайно обаятельной девочкой, при дворе ее любили все, и не только король, но даже чопорная мадам де Ментенон. А родной дед — Филипп Орлеанский — просто души в ней не чаял.

«Дряблые щеки, толстые губы, слишком выпуклый лоб, «нос, который ничего не говорит», — Мария-Аделаида, как видно не блещет красотой, но обладает удивительным обаянием и шармом, — пишет Ж.-К. Птифис. — Насмешливая болтливая прелестница искрится живым, необузданным весельем, что придаст ей вид маленькой шалуньи, решившей устроить праздник. Она прыгает с одного кресла на другое, сидит на коленях у короля или у госпожи де Ментенон. Она «обнимает их, целует, ласкает, беспокоит их, надоедает, роется в их столах, в бумагах и письмах, распечатывая и читая некоторые из них, несмотря ни на что…» — это свидетельство Сен-Симона. За столом она гримасничает, разделывает цыпленка руками, окуная пальцы в подливу, и фамильярничает со своим свекром. Король прощает ей все капризы и выходки, посмеиваясь над ее детской непринужденностью, которая отвлекает его от повседневных тяжелых забот и мыслей».

После того как в 1699 году брак принца и принцессы вступил в законную силу, они стали любящими супругами, несмотря на то, что имели совершенно несхожие характеры. Для них вполне верным оказалось утверждение, что противоположности сходятся.

Мария-Аделаида была веселой резвушкой и вела жизнь, состоящую исключительно из удовольствий. Герцог Бургундский был строг и вечно погружен в размышления о смысле бытия, читал Платона, много и истово молился, прося Господа наставить его на истинный путь, и готовился к великим свершениям. Любимым развлечением принца было написание диссертации, одно название которой говорит о многом: «О значении, приданном Константинопольским собором слову «филиокве»».

Однажды в беседе с королем Мария-Аделаида заметила, что если бы она внезапно умерла и затем воскресла, то нашла бы своего мужа вторично женатым на монашке.

Непонятно, каким образом это сочеталось, но, несмотря на всю свою серьезность, герцог Бургундский был нежным и романтичным супругом. «Находясь в разлуке, он всегда упрекал себя за нетерпение, с каким стремился к ней, и старался победить чрезмерность своих чувств, — пишет Жорж Ленотр. — Он посылал ей нежнейшие письма и, выдавив из пальца капельку крови, рисовал пылающее сердце с именем Марии-Аделаиды. В ответ она писала такими же чернилами, но обмакивала свое перо в кровь, извлеченную из пальца придворной дамы мадам де Магон. А наивный влюбленный муж покрывал эти письмена, один вид которых «приводил в смятение его разум», пылкими поцелуями».

Этой милой супружеской парс, к сожалению, не суждено было жить долго и счастливо, а умерли они почти одновременно, — с разницей всего лишь в шесть дней. От кори, которой заразилась сначала Мария-Аделаида, а потом и герцог Бургундский… Мария-Аделаида умерла 12 февраля, а ее муж — 18 февраля 1712 года.

В этом браке родилось трое детей. Все трое — мальчики, и все трое были названы Людовиками, словно супруги предчувствовали, что выживет только один из них. Так и произошло. Первый Людовик, герцог Бретонский, не прожил и года. Второй — прелестный пятилетний малыш — умер от кори почти одновременно с родителями 8 марта 1712 года.

И 17 марта Лизелотта Пфальцская написала в дневнике: «Вчера меня заставила плакать маленькая собачка дофина. Бедное животное взошло на возвышение в домовой церкви (Версаля) и начало искать своего хозяина в том месте, где он, молясь, последний раз становился на колени». 24-го она записала: «В святая святых (то есть в кабинете короля) много говорили о прошлых делах, но ни слова не сказали о настоящих — ни о войне, ни о мире. Больше не говорят ни о трех наследниках, ни о герцогине из страха напомнить о них королю. Как только он начинает об этом говорить, я перевожу разговор на другую тему и делаю так, как будто я не расслышала».

И только третьего Людовика, которому в то время едва исполнилось два года, чудом удалось спасти.

Все произошедшее было настолько неожиданно и ужасно, что ослепленный горем король заподозрил злой умысел и счел, что его внука, его супругу и их сына отравили… И его гневный взор обратился на того, кому это могло быть выгодно. На Филиппа II, герцога Орлеанского, амбициозного молодого человека, которому когда-то, — вот сейчас это и припомнили! — предрекали корону. Филипп был оскорблен подобным подозрением до глубины души и сам предложил его величеству отправить его в Бастилию, раз уж тот подозревает его в столь ужасных злодеяниях. Но никаких доказательств у Людовика не было, да и, поразмыслив более трезво, он отказался от обвинений. В смерти его любимого внука и его супруги можно было винить скорее врачей, которые, не умея предпринять ничего полезного, изображали бурную деятельность, бесконечно устраивая больным кровопускания и давая им рвотное. То что самый младший ребенок был спасен — заслуга его гувернантки, мадам де Вантадур, отказавшейся подчиняться предписанием докторов. Эта женщина спасла французский престол от смены династии. Она сохранила в живых единственного оставшегося в живых наследника Людовика XIV — будущего короля Людовика XV.

Ужасная катастрофа, но ничего мистического нет в том, что во время эпидемии один за другим умирают члены одной семьи.

Однако Смерть не покинула королевский дворец.

Спустя два года, 5 мая 1714 года, пострадав на охоте, скончался от внутреннего кровотечения Карл Французский, герцог Беррийский, младший сын короля, не оставив после себя потомства, — все трое его сыновей в браке Марией-Луизой Орлеанской умирали в младенчестве.

Из внуков Людовика XIV оставался в живых только Филипп, но он не мог наследовать французский престол. Незадолго перед смертью бездетный король Испании Карлос II назначил его своим наследником, и в 1700 году тот уехал на новую родину.

Таким образом, все надежды Людовика XIV и всего королевства были направлены на малыша Людовика, герцога Анжуйского. Но, учитывая несчастья, преследующие королевскую семью в последние годы, надежда эта была весьма зыбкой.

Поэтому король решился на беспрецедентный шаг.

Он нарушил династический устав и возвел в ранг принцев крови с нравом наследования престола двоих своих внебрачных сыновей от герцогини де Монтеспан — герцога дю Мэн и графа Тулузского.

Общественность негодовала, — ведь подобное решение шло вразрез с основными законами Франции! Корона не является собственностью короля, и он не может распоряжаться ею по своему усмотрению!

Но кто может спорить с Людовиком XIV?

21 мая 1714 года Парижский парламент безропотно зарегистрировал новый эдикт.

А в августе по настоянию герцога дю Мэн и мадам де Ментенон король составил тайное завещание, в котором ограничил власть своего племянника Филиппа Орлеанского, которому, безусловно, — и от этого никуда не деться, — предстояло стать регентом при малолетнем Людовике XV. Герцог Орлеанский назначался главной Совета, но не имел права принимать решения в одиночку, не посоветовавшись с его членами: герцогом дю Мэном, графом Тулузским, канцлером, главой финансового совета и прочими важными господами, которым доверял король. Все решения должны были приниматься большинством голосов.

Памятуя о завещании, оставленном некогда его собственным отцом и ограничивающем власть регентши — Аллы Австрийской, Людовик XIV сильно сомневался, что и его собственное завещание будет исполнено. В глубине души он понимал, что герцог Орлеанский предприимчивее, умнее и талантливее его детей, так или иначе он сможет взять власть в свои руки.

Поэтому, вручая завещание президенту Парижского парламента, Людовик сказал ворчливо, имея в виду супругу и сына:

— Они его хотели, мне надоедали, не давали покоя, что бы я ни говорил. Ладно, отныне я купил себе право на отдых.

Король устал. Он чувствует, что время его уходит.

Так и есть, — ему остается жить чуть более года…