Килька неслабого посола (СИ) - "Старки" - Страница 14

А сейчас всё не так. Будущего нет, какой уж там хэппи энд? Ревности нет, Серёга не в счёт! Спать хочется постоянно. Постельную партию выиграл, но где то торжество, что появляется при победе, где то ленивое удовольствие? Только сомнения и беспокойство. Тревога эта двух сортов: во-первых, как так случилось, что я люблю и хочу парня? Во-вторых, что происходит с этим парнем? Килька не мог встать после секса, и дело не в том, что я порвал его или что унизил и растоптал. Здесь дела сердечные, в смысле анатомические. Губы синие, кожа бледная, дышит помаленьку, еле слышно, боится пошевелиться. После таблетки он час (!!!) лежал, целый час! А я лежал рядом и боялся. Никаких мыслей про секс, про общественное мнение, про «любит-не любит», мысли только о его сердце…

Килька потом заснул, а я слушал его дыхание, боялся, что оно оборвётся, накрыл его тело полотенцем, чтобы не обгорел, проверял, тёплая ли рука, касался его лба… Впервые подумал о Боге, робко попросил Его что-нибудь сделать для Кильки. И вроде всё закончилось, мелкий ожил и даже шутит, но липкая тревога сидит во мне и не собирается съезжать. Киля же молчит, не делится со мной, не грузит меня своими проблемами. Кажется, что он избегает не только говорить на эту тему, но и глядеть в «этом направлении».

К вечеру, когда мы вернулись в лагерь, Макса выглядел, как обычно. Я тоже старался соответствовать. Занялись отрядными делами, начали подготовку к конкурсу «Пиратских историй». У нас выпал жанр триллера, а у второго отряда в духе немого кино.

После отбоя не пустил Килю на ночер, думаю, вызову на себя всеобщий гнев, так как на эти, как правило, пьяные посиделки мы не приходим уже не в первый раз. Отправляю его спать, сам рисую декорации к конкурсу в холле. Притащился Серёга.

— Вы что, совсем не будете ходить на ночер? Отделяетесь? Что-то случилось? Он обиделся на тебя? Или что?

— Много вопросов, Серый, слишком много…

— У тебя не получилось?

Я краснею.

— Если ты про секс, то всё получилось, — выдавливаю я, становясь абсолютно пунцовым.

— И что, даже не порвал его? С первого раза ты справился? Ты талант! Наш человек!

— Придурок ты, Серёга! Причём здесь «порвал» и «справился»? Ему опять было плохо, но не так, как в прошлый раз, без остановки дыхания. Серёга, мне надо узнать про его болезнь…

— Спроси его!

— Он не ответит, он сбежит от таких разговоров и от меня.

— А у Бэлы Константиновны спросить?

— Его же допустили до работы, и я думаю, что она, как лагерный врач, не знает о его состоянии. А если бы и знала, то постороннему человеку никогда не скажет.

— Слушай, а от того, что ты узнаешь, что-то изменится?

— Может, я смогу помочь?

— Съезди на выходном к его родителям, поговори, узнай.

— Я понял, что он с бабушкой живёт… Но это хорошая идея, адрес-то есть, во всех документах проставлен…

С утра Килька прежний, носится, скачет с детьми, слышу, как он хохочет в соседнем холле. Серёга перед обедом сдал, что Килька курить его подбивал. Но мой дружок, наконец-то, отбрил мелкого и запретил даже планировать. Килька распсиховался.

В конкурсе победили мы, но Килька не сильно расстроился, он умеет принимать поражения.

Ночью пошли на вожатскую гулянку. Услышал о себе много неприятного. Киля вновь в ударе, организует игру, как он выразился, «в слепого крота». Водящий с завязанными глазами, трогая лицо и одежду, должен опознать «объект». Киля пустил в ход парики, косынки, переодевал всех, губы красил… Все хохочут и обожают мою мартышку. И я обожаю, но знаю, что это моя мартышка. Гляжу на него с нежностью, подчиняюсь его дурости. С ночера пришли в четвёртом часу! Спим не раздеваясь!

На следующий день увидел, что после обеда Килька не в корпус направляется, а за столовку. Я подсмотрел. Килька ходил к медикам. Без детей, значит, для себя что-то спрашивал. Смотрю издалека, Бэла Константиновна вместе с ним на крыльцо выходит, пальцем трясёт, лицо суровое, выговаривает, и, наверное, ругает мелкого. Тот стоит, нос повесив, кивает. Мне показалось, что они знакомы: Килька и престарелая маленькая врачиха с шиньоном на голове, которую все в лагере боятся. Бэла Константиновна похлопала Килю по плечу, прощаясь.

Ночная тусовка была кратковременная, все утомились — целый день дождь. Дети в корпусах, а это значит: ор, громыхание, надоевшие игры, бесконечные карты, обиды, бегание по коридору, нянечки ворчат, ноги у всех мокрые… Решили спать пораньше. Я первый принял душ и под одеяло. Лежу. Заставляю себя уснуть раньше, чем Киля помытый явится, чтобы не было никаких сексуальных игрищ. Я не хочу, чтобы ему было больно, я боюсь, что ему будет плохо. Не полезу к нему…

Килька пришлёпал из душа, выключил свет и… забрался ко мне в постель! Тёплая и ещё мокрая после душа тушка прижалась ко мне, сухому и холодному, когда я уже почти справился, почти засыпал. Киля прижался к спине, обхватил меня вокруг руками и ногой, щекой прислонился к плечу.

— Киля, — испуганно шепчу я. — Ты сдурел? Я же не выдержу!

— Так не выдержи! — шепчет он, — Я за!

— Киля, нет!

— Почему? Ты боишься за меня?

— Да.

— Во-первых, я таблетку выпил, во-вторых, не должно быть так больно при повторе, мне сведущие люди сказали!

— Ты что, у Серёги спрашивал? Обалдел?

— Почему у Серёги? В Интернете… Поворачивайся… Кот! Неужели тебя упрашивать нужно?

— Ты мерзкая мартышка!

— Ага!

— И ручки твои мерзкие! Вот что ты делаешь?.. Не-не, тут было приятно! А мы сможем не орать? Ммм… и тут тоже хорошо…

— Кот, а сам-то что разлёгся? Делай уже со мной всякие пакости и безобразия!

— Пакости и безобразия — это по твоей части… Я исключительно пользу и удовольствия приношу…

— Вот и приноси…

Подминаю под себя это чудовище и впитываю его кожицу. Она такая бледная! Светится в темноте. Только плечи покраснели — обгорел. Рёбра выпирают, живот впалый, но мягкий, без железной упругости. И весь хрупкий, костлявенький, трепыхается, ладонями по моей спине гладит. Сравниваю его с девчонками, которые раньше у меня были, он как тростиночка против них. Что Настя, что Катька, что Лукьянова — дамочки, хоть и не толстые, но в теле, фигуристые, есть за что подержаться, помять, ущипнуть. Во время секса звуки — как будто какой-то одинокий зритель в ладоши размеренно хлопает. Есть обо что хлопнуться моим ляжкам! Всегда любил, чтобы грудь была на всю ладонь, а не на два пальца. А тут! Рыбья кость: белый, тощий, вертлявый, нажми посильнее — и сломается!

Весь живот ему засосами украсил, а он только хихикает:

— Цветочком давай вокруг пупка!

Спустился к его паху, захватываю член и спрашиваю:

— Тут тоже цветочек вышить?

— Ой-ёой-ёюшки! Спасите… помогите… — весело шепчет Килька, — ТатьСанна, ваш вожатый извращ-щ-щенец!

Шутит он! И не страшно ему нисколько! Мне страшно, а ему нет! Смотрю в его глаза, в темноте они, как колодцы, дна не видно, какая вода — непонятно. Но даже если в этих колодцах пусто и больно, меня уже не остановить. Помню святой завет Серёги, что надо партнёра подготовить, судорожно лезу в тумбочку за кремом, и вновь это масло для загара! Мажу себя и поднимаю его ноги, согнутые в коленях. Масляными пальцами лезу в него, внутрь в упругое кольцо, нажимаю на стенки кишечника, поворачиваю пальцы. При этом соединён с ним взглядом, не отрываюсь от колодцев, купаюсь в них, а там горячо! Киля всхлипывает несколько раз, и я толкаюсь в него. Туго, остро, в-в-внутрь… и улетаю вверх, м-м-м…

В самый пик, на самом верху Киля затыкает мне рот ладонью, мычу в него… А он? Он контролирует себя? От этого мне грустно…

Лежу на нём, щека к щеке, ладонь в ладонь, живот в живот.

— Киля, — шепчу ему, — ты как?

— Знающие люди были правы…

— Разве совсем не больно?

— Совсем чуть-чуть…

— А дышишь нормально?

— Дышу, дышу… Слушай, Сань… Ты только не влюбляйся в меня…

— Странная просьба, обычно, наоборот…

— У меня много странных просьб: например, давай чай попьём сейчас, у меня пряники с полдника есть…