Русские поэты XX века: учебное пособие - Лосев В. В. - Страница 16

16

После революции он участвовал в работе издательства «Всемирная литература», созданного М. Горьким, активно занимался преподавательской и переводческой деятельностью. На новый высокий уровень поднимается его художественное творчество и в первую очередь поэзия. Оказавшийся, увы, итоговым сборник стихов «Огненный столп» (1921) свидетельствовал о выдающемся даровании.

Поэт, путешественник, воин, Гумилёв создал в русской литературе свой особый художественный мир, который современники справедливо охарактеризовали как поэзию «мужественного романтизма».

Гумилёв стал одной из жертв кровавого террора, развязанного в стране большевиками. Арестованный в начале августа 1921 года «за недонесение» о контрреволюционном заговоре, он, несмотря на заступничество М. Горького и многих других влиятельных людей, через три недели был расстрелян в застенках ЧК.

После его гибели, в 1923 году, еще вышла книга «Письма о русской поэзии», вобравшая многочисленные статьи, а затем десятилетиями имя и творчество Гумилёва пытались изъять из русской литературы, запрещая переиздавать все, что им было написано. Но истинные ценители поэтического слова всегда помнили и любили его стихи.

* * *Я конквистадор в панцире железном,Я весело преследую звезду,Я прохожу по пропастям и безднамИ отдыхаю в радостном саду.Как смутно в небе диком и беззвездном!Растет туман… но я молчу и ждуИ верю, я любовь свою найду…Я конквистадор в панцире железном.И если нет полдневных слов звездам,Тогда я сам мечту свою создамИ песней битв любовно зачарую.Я пропастям и бурям вечный брат,Но я вплету в воинственный нарядЗвезду долин, лилею голубую.

<Осень 1905>

ЖИРАФ

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,И руки особенно тонки, колени обняв,Послушай: далеко, далеко, на озере ЧадИзысканный бродит жираф.Ему грациозная стройность и нега дана,И шкуру его украшает волшебный узор,С которым равняться осмелится только луна,Дробясь и качаясь на влаге широких озер.Вдали он подобен цветным парусам корабля,И бег его плавен, как радостный птичий полет.Я знаю, что много чудесного видит земля,Когда на закате он прячется в мраморный грот.Я знаю веселые сказки таинственных странПро черную деву, про страсть молодого вождя,Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.И как я тебе расскажу про тропический сад,Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере ЧадИзысканный бродит жираф.

<Сентябръ 1907> Париж

ПАМЯТИ АННЕНСКОГО

К таким нежданным и певучим бреднямЗовя с собой умы людей,Был Иннокентий Анненский последнимИз царскосельских лебедей.Я помню дни: я, робкий, торопливый,Входил в высокий кабинет,Где ждал меня спокойный и учтивый,Слегка седеющий поэт.Десяток фраз, пленительных и странных,Как бы случайно уроня,Он вбрасывал в пространство безымянныхМечтаний – слабого меня.О, в сумрак отступающие вещи,И еле слышные духи,И этот голос, нежный и зловещий,Уже читающий стихи!В них плакала какая-то обида,Звенела медь и шла гроза,А там, над шкафом, профиль ЭврипидаСлепил горящие глаза.……………………………………………Журчит вода, протачивая шлюзы,Сырой травою пахнет мгла,И жалок голос одинокой музы,Последней – Царского Села.

<Декабрь (?) 1911>

ВСТУПЛЕНИЕ

Оглушенная ревом и топотом,Облеченная в пламя и дымы,О тебе, моя Африка, шепотомВ небесах говорят серафимы.И твое раскрывая Евангелье,Повесть жизни ужасной и чудной,О неопытном думают ангеле,Что представлен к тебе, безрассудной.Про деянья свои и фантазии,Про звериную душу послушай,Ты, на дереве древней ЕвразииИсполинской висящая грушей.Обреченный тебе, я поведаюО вождях в леопардовых шкурах,Что во мраке лесов за победоюВодят полчища воинов хмурых;О деревнях с кумирами древними,Что смеются улыбкой недоброй,И о львах, что стоят над деревнямиИ хвостом ударяют о ребра.Дай за это дорогу мне торную,Там, где нету пути человеку,Дай назвать моим именем чернуюДо сих пор неоткрытую реку.И последняя милость, с котороюОтойду я в селенья святые,Дай скончаться под той сикоморою,Где с Христом отдыхала Мария.

<1918>

СЛОВО

В оный день, когда над миром новымБог склонял лицо Свое, тогдаСолнце останавливали словом,Словом разрушали города.И орел не взмахивал крылами,Звезды жались в ужасе к луне,Если, точно розовое пламя,Слово проплывало в вышине.А для низкой жизни были числа,Как домашний, подъяремный скот,Потому что все оттенки смыслаУмное число передает.Патриарх седой себе под рукуПокоривший и добро и зло,Не решаясь обратиться к звуку,Тростью на песке чертил число.Но забыли мы, что осиянноТолько слово средь земных тревог,И в Евангелии от ИоаннаСказано, что слово это Бог.Мы ему поставили пределомСкудные пределы естества,И, как пчелы в улье опустелом,Дурно пахнут мертвые слова.