Западноевропейская литература ХХ века: учебное пособие - Шервашидзе Вера Вахтанговна - Страница 48

Пьеса «В ожидании Годо» (1952)

В этой пьесе история двух бродяг, Владимира и Эстрагона, проводящих свои дни в томительном ожидании таинственного Годо, обретает черты универсальной модели человеческого существования.

«Зачем мы здесь – вот вопрос, – рассуждает Владимир. – К счастью, ответ нам известен. Да, да, в этой чудовищной неразберихе ясно только одно: мы здесь затем, чтобы ждать, пока придет Годо. Многие ли могут сказать то же самое?»

Эстрагон произносит: «Миллионы».

Беккет расширяет художественное пространство пьесы. С одной стороны, перед нами история двух бродяг; с другой – их память – это историческая память человечества, неизменно хранящая боль страданий.

«...Этот вопль взывает скорее ко всему человечеству. Но сейчас человечество – это ты и я, хотим мы этого или нет», – говорит Владимир.

Эстрагон и Владимир слышат голоса. Это голоса людей, которые уже жили, которые уже отмучились. Но сейчас они шелестят, шепчут, напоминают, что это и их участь – бессмысленное чередование рождений и смертей, однообразная смена поколений. Эстрагон восклицает: «Смотри-ка, тут весь род людской собрался». «Ничего не изменилось с тех далеких времен: все так же в муках, прямо на погосте – вот истинные муки рождения. А глубоко в яме могильщик мало-помалу начинает точить свой заступ», – рассуждает Владимир.

Эта грустная очевидность фиксируется статичностью сценического действия: вечное ожидание Владимира и Эстрагона организует в одинаковой последовательности каждый день: «дневной репертуар» закончен – закончен и день, который неизбежно начнется все тем же невыносимым ожиданием.

Ожидание превращается для героев Беккета в страшную пытку, в сравнении с которой меркнут страдания распятого Христа:

Владимир. Не будешь же ты себя сравнивать с Христом!

Эстрагон. Всю жизнь я сравниваю себя с ним.

Владимир. Но ведь там было тепло! Было хорошо!

Эстрагон. Да. И распинали быстро.

Время в пьесе не имеет реальных очертаний: складываясь из постоянного повторения одних и тех же действий, оно опрокинуто в вечность. Композиция в пьесе, состоящей из двух действий, представляет законченную кольцевую структуру: финал пьесы смыкается с ситуацией, ее открывшей, – все та же деревенская дорога, все те же действующие лица, все то же ожидание Годо. Такая форма композиции – художественное открытие Беккета – является демонстрацией очевидной бессодержательности жизни.

Образы персонажей иронически снижены. Их внешнее убожество сильно преувеличено; они одеты в жалкие лохмотья, еле передвигаются. Эстрагону жмут ботинки, с него падают брюки. Убожество их внутреннего мира подчеркивается косноязычием. Периодически в пьесе произносятся одни и те же пять фраз:

Эстрагон. Уйдем.

Владимир. Мы не можем.

Эстрагон. Почему?

Владимир. Ждем Годо.

Эстрагон. Верно.

Владимир и Эстрагон ни в чем не уверены, даже в реальности собственного существования: Владимир, увидев Эстрагона, произносит: «Вот и ты опять». Эстрагон ему риторически отвечает вопросом: «Ты действительно так думаешь?» Им трудно ориентироваться в пространстве и времени. На следующее утро ожидания Эстрагону все кажется новым и незнакомым. Владимир уверен, что место то же самое, что и накануне. Чтобы убедить приятеля, он выдвигает, казалось бы, неоспоримое доказательство – ботинки Эстрагона, оставленные им накануне. Эстрагон одевает их и выясняется, что они ему велики (у Эстрагона, как мы помним, ботинки жали, поэтому он их и оставил), да и другого цвета.

Создается ощущение неоднозначности и сомнительности любого события и факта. К Владимиру и Эстрагону дважды с поручениями от Годо прибегает один и тот же мальчик. Но во втором случае мальчик говорит, что приходит впервые. «Наверняка ничего знать нельзя», – делает вывод Эстрагон.

Помимо развенчания героя, Беккет использует принцип сценического снижения действия. С каждым рассуждением Владимира и Эстрагона о предложении, которое им должен сделать Годо, драматург снижает тему, добиваясь комического эффекта.

Владимир. Мне ужасно интересно, что он нам предложит...

Эстрагон. А что ты у него попросил?

Владимир. Да так... Ничего конкретного.

Эстрагон. Это было что-то вроде молитвы?

Владимир. Можно и так сказать.

Эстрагон. А что он тебе ответил?

Владимир. Что посмотрим.

Эстрагон. Что ничего не может обещать.

Владимир. Что должен подумать.

Эстрагон. На свежую голову.

Владимир. Посоветоваться с семьей.

Эстрагон. С друзьями.

Владимир. Со страховыми агентами.

Эстрагон. Посмотреть переписку.

Владимир. Бухгалтерские книги.

Эстрагон. Счет в банке.

Владимир. Тогда уже и решать.

Персонажи, олицетворяющие в пьесе модель человеческого сообщества, разбиты на пары: кроме Владимира и Эстрагона вводится еще одна пара – Поццо и Лакки. Их взаимоотношения построены на зависимости одного от другого.

Владимир и Эстрагон напоминают супружескую пару, которая без конца ссорится, но не может существовать друг без друга. Их взаимное соприсутствие является как бы подтверждением фактичности собственного существования: «И чего мы только с тобой не выдумываем, – говорит Эстрагон Владимиру, – лишь бы верить, будто и вправду существуем, а, Диди?»

Между Поццо и Лакки как хозяином и слугой более четкие отношения зависимости: хозяин не может жить, если его приказания и желания не выполняются слугой; слуга не может ориентироваться без указаний своего хозяина. За стереотипами обиходных понятий прячется «невыразимое» – причина их взаимозависимости.

Герои Беккета мечутся между словом и пустотой, ощущая бессилие выразить себя. Косноязычие и убогость языка, умолчание и паузы, диалоги, лишенные взаимодействия, используются драматургом, чтобы передать вечное противоречие между «вещью» называемой и ее сутью. Примером может послужить диалог Владимира и Поццо. Владимир хочет узнать, собирается ли Поццо отделаться от своего слуги (диалог занимает несколько страниц):

Владимир. Вы хотите от него отделаться?

Поццо. Он пытается обвести меня вокруг пальца, но у него ничего не выйдет.

Владимир. Вы хотите от него отделаться?

Поццо. По правде говоря, носильщик он – хуже последней свиньи. Не его это дело.

Владимир. Вы хотите от него отделаться?

Поццо. Заметьте, что я мог бы оказаться на его месте, а он – на моем.

Владимир. Вы хотите от него отделаться?

Поццо. Что вы сказали?

Владимир. Вы хотите от него отделаться?

Слово, лишенное реальной поддержки (смысла), выговаривается само по себе, не подразумевая никакой глубины, создавая «опыт пустотности» языка.

Владимир. О чем я говорил? Можно было продолжить мою прежнюю мысль.

Эстрагон. Какую?

Владимир. Ну, в самом начале.

Эстрагон. В начале чего?

Владимир. Этого вечера. Я говорил... Я говорил...

Эстрагон. Черт возьми, ты слишком многого от меня хочешь.

Ирония, пронизывающая пьесу, дает возможность многозначности ее смысловых прочтений. Ожидание таинственного Годо, который так и не появился, – символ «невыразимого», которое, с точки зрения Беккета, невозможно облечь в шелуху слов.

На вопрос о том, кого он подразумевал под фигурой Годо, Беккет ответил: «Если бы я знал, я написал бы об этом в пьесе».

Недаром театр Беккета в дальнейшем развивается из ограниченного диалога через монолог к всепронизывающему молчанию. В последней пьесе Беккета «Дыхание» действие длится тридцать секунд. На сцене нет ничего, кроме кучи хлама, и лишь запись крика и тяжелого дыхания.

Художественные открытия драматургии С. Беккета стали достоянием мировой культуры, существенно преобразив облик драмы, театра, литературы, кино.