Смело мы в бой пойдем… - Авраменко Александр Михайлович - Страница 49

Хотя по Торе им трудом заниматься запрещено, но тут уж извините: хочешь кушать, так ручки приложи. Но вот, например, Национальный оркестр русских евреев далеко за пределами России известен. И театр их Еврейский, тоже. Нет, русские народ умный, знают, что делают. Я там ещё одну картинку видел — подъехал на площадь грузовичок, в кузов дедок вылез такой седенький… Откуда ни возьмись — толпа этих, эркапэшников; все ободранные, худые. Спрашиваю переводчика: в чём дело? Тот мне в ответ: это — желающие на заготовку леса, труд, значит, физический. И батюшки-проповедники меня воодушевили, ходят по району, миссионерствуют, из иудейской веры в православную переводят. У них ведь как: перекрестился жид из своей веры в Православие — кое-какие послабления. Может счетоводом где работать или писарем, и детей его в школу русскую примут. А в третьем поколении выкрест уже полное гражданство получит.

Ещё мы в лагерь ездили. Там у них противники режима сидят. Тоже работают. Показали мне худого высокого человека в пенсне, жуткое впечатление произвёл. Это сам Троцкий был, который переворот хотел большевистский устроить. По его приказу в Коломне казнили всех офицеров, интеллигентов, духовенство, а так же всех членов их семей. И детей тоже. Тех вообще в реке топили и колами добивали, чтобы не выплыли случайно. Я как его увидел, сразу вспомнил строчки из его программы, что в фильме Эйзенштейна цитировались, из подлинной: «Мы должны превратить Россию в пустыню населённую белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, которая не снилась никогда самым страшным деспотам Востока. Разница лишь в том, что тирания эта будет не справа, а слева. И не белая, а красная, ибо мы прольём такие потоки крови, перед которыми содрогнуться и побледнеют все человеческие потери капиталистических войн». На всю жизнь, наверное, запомню. Так что в лагере им самое место, иначе их родственники погибших растерзают. Колючка вокруг, как положено, контрольная полоса. Вышки с пулемётами, охрана вся из казаков. Гарантия от побега стопроцентная. Да и куда им бежать? Сразу грохнут. Долго ещё словом большевик в России детей пугать будут…

Но ладно, понравилось мне в России, конечно. Слов нет, молодцы эти русские. Всё у них так здорово устроено, что я невольно позавидовал, но ничего, вот у нас столько же лет фюрер покомандует, тоже так станет… Но пришла нам пора в свою очередь в Третий рейх ехать, в Берлин. Вначале нас хотели самолётом отправить, потом, из каких-то высоких соображений отправили всё-таки поездом. Специальный вагон подцепили, весь из себя, внутри кожа настоящая, бронза сияет, дерево красное. На бортах гирлянды с цветами, надписи на всех трёх языках: герои Нового Союза. Едем, наслаждаемся. Официанточки симпатичные нам обеды подают, глазки строят. Хорошо ехали, до российско — польской границы. На каждой станции толпы народа встречают с портретами и транспарантами. Если остановка подольше — митинг обязательно. Подарки дарят разные. Наконец до границы добрались. А там как увидели вагон с транспарантами, так и началось. Ну, на нас польские таможенники отыгрались, специально мурыжили до потери пульса, я еле удержал фон Ботмера от того, чтобы тот пограничнику морду не набил. Пока русские, они вообще то ребята простые, я в Испании убедился, Варшавский экспресс не застопорили. И не заявили, что ни один поляк пределы России не покинет до тех пор, пока герои, то есть, мы, границу рейха не пересечём. А чтобы пшекам лучше думалось, взяли, и эшелон прямым рейсом отправили в ближайший концлагерь, где приговоры Православным Трибуналом приводились в исполнение. Без пролития крови, как Библия требует. При помощи хлора в газовой камере. А в том экспрессе какая то родственница их министра внутренних дел ехала, ну и после этого заявления мы по зелёному пути долетели моментально. А разве вы не задёргаетесь, когда возле всех мостов танковые дивизии нарисовались, стоят, моторами гремят, пушки на Речь Посполитую наведены. И в небесах голубых авиадивизия тяжёлых бомбардировщиков петлями ходит, русские ради такого случая все приграничные части по тревоге подняли…

Подполковник Всеволод Соколов. Подмосковье. 1937 год

Хороший день! Во-первых — лето. Во-вторых — суббота. А в-третьих — из своей «глубины сибирских руд» вчера вырвался Макс, и успел застать меня до того, как я уехал к семье на дачу. Так что сейчас мы мчимся на моем «Опеле» по новой дороге к реке Пахре. Ныряет под колеса, шуршит чуть влажный асфальт. Макс с восторгом рассказывает о том, какие у них в Центре новые летающие чудеса испытывают. Если правда, то эти птички заткнут за пояс все, что до этого поднималось в небо. Я в ответ кормлю его историями о боевой работе в нашей дивизии, о недавних учениях, о новых машинах. Кстати немецких. Т-30 — очень неплохой танк, хотя броня все еще не на уровне. Услышав такую оценку, Шрамм хмыкает и вспоминает Сарагоссу. Я ехидно интересуюсь, не слыхал ли он о результатах товарищеского матча по боксу между командами России и Германии, когда Королев вышиб Шмеллинга нокаутом на пятой минуте. Он озабоченно чешет левый глаз и заявляет, что зная русскую школу не понаслышке, он ни чуть не удивлен. Смеемся оба. Потом разговор плавно перетекает на новые пополнения, которые мы совместными усилиями просто уничтожаем. Все-таки гимнастика и «шагистика» это хоть и не плохо, но боевая подготовка тоже нужна. Я не против того, что бы любой солдат после первого года службы умел крутить «солнце» на турнике, но черт меня побери, должен он иметь хоть какое ни какое представление о той машине, на которой будет воевать?! А пока на первом месте у них гимнастика, на втором — «шагистика», на третьем — политграмота! Макс полностью разделяет мое недовольство и в качестве примера рассказывает о том, что вновь прибывшие из Германии механики вместо наставления по обслуживанию опытного двигателя сумели воспроизвести только «Хорст Вессель». Он предложил им спеть заглохшему агрегату, и посмотреть — заведется, или нет? Пели долго, но без толку…

Затем, как и положено в разговоре офицеров, разговор сворачивает на политику и приближающуюся войну. Макс передает впечатления нескольких пилотов Центра, которые вернулись с Хасана, я пересказываю ему сообщения о действиях танкистов. Потом мы вместе обсуждаем участившиеся инциденты на Маньчжурской границе. Все говорит о том, что новая Маньчжурская кампания уже не за горами…

За этой беседой я чуть не промахиваюсь мимо поворота. Но все в порядке, и вот мы уже хрустим колёсами по щебенке. По сторонам пошли сады, и, наконец, наш дачный поселок «Лесной городок».

— Знаешь, меня всегда восхищала Ваша привычка давать даже самым маленьким улицам звучные имена, — говорит Шрамм, читая на заборе «Партизанская 2». — Не то, что у нас: всякие Липовые, Зеленые, Белые улицы. А вот у Вас сразу видно: народ готов к борьбе и живет борьбой!

Я подозрительно смотрю на него: не издевается? Вроде нет. Вообще, немцев понять сложно. Иногда они шутят с такой серьезной миной, что поди пойми, шутят или нет. Прямо как у моего любимого Джерома Клапки Джерома.

А вот и наша дача. Мы останавливаемся перед закрытыми зелеными воротами.

— Ну что, погудим, или сами откроем? — спрашиваю я Макса.

— Погудим! — радостно кричит этот большой мальчишка. Он заражает своим ребячеством, и мы весело выбиваем на клаксоне начальные такты «Полета валькирий» в четыре руки.

За забором раздается шум, возня, и зеленые створки медленно расходятся. На каждой створке висит по юному Соколову.

— Дядя Макс приехал! — оповещает всю округу Аришка.

— Ура! — вносит свою лепту Всеволод-младший.

Они запрыгивают на подножки, и через секунду «Опель» медленно въезжает во двор. Аришка сидит у меня на коленях и управляет рулем, предоставив мне разбираться с педалями, а Севка уже разглядывает подарок «дяди Макса». Это отменные наручные часы с символикой Люфтваффе на циферблате, компасом и индикатором кислорода на кожаном браслете. На браслете же вытиснена надпись на немецком, которую мой наследник немедленно переводит на родной: «Летите чтобы вернуться!» Ну будет теперь хвастовства на целую неделю — и сейчас, и в корпусе.