Тимбукту - Остер Пол Бенджамин - Страница 40

— А я ровным счетом ничего не делаю. Я просто лежу с тобой рядом на песке.

— Но ты же говоришь со мной, верно?

— Вроде бы да. Такое ощущение, что я научился говорить. Но ведь это же не означает, что я научился говорить на самом деле.

— А если я скажу тебе, что ты и вправду научился говорить?

— Не знаю. Тогда я вскочу и начну плясать от радости.

— Ну так пляши, Мистер Зельц. Когда пробьет твой час, у тебя будет меньше проблем.

— О чем ты говоришь, Вилли? Какой такой мой час?

— Твой час отправляться в Тимбукту.

— Ты хочешь сказать, что собак туда пускают?

— Не всех. Некоторых. В каждом случае принимается особое решение.

— И меня пустили?

— Да.

— Не смейся надо мной, хозяин. Если ты просто пошутил, я этого не вынесу.

— Поверь мне, барбос, что это так. Решение уже принято.

— А когда я отправлюсь в Тимбукту?

— Когда придет твое время. А пока надо терпеть.

— Ах да, сперва я должен сыграть в ящик…

— Верно. А покуда этого не случилось, веди себя достойно. Вернись в «Собачью гавань» и дай себя вылечить. Когда Джонсы приедут за тобой, не забывай, как тебе у них было хорошо. Ты не можешь требовать большего от Полли и Алисы. Они очень славные человечки, ты уж попомни мои слова. И вот что еще: не обращай внимания на то, какую тебе дали кличку. Для меня ты всегда будешь Мистером Зельцем. Но если тебе станет совсем невмоготу, переведи свою кличку на латынь, и тебе станет намного легче. Послушай, как это великолепно звучит: Пуссиус! Пуссиус Пес. О Пуссиус Пес, обладатель прославленнейшего хвоста во всем Риме!

Это и вправду звучало неплохо, даже очень, и когда Мистер Зельц проснулся на восходе солнца, звук этого гордого имени все еще раздавался у него в голове. Пока он спал, случилось столько всего, что сначала он даже не заметил снега, выпавшего за ночь. А то, что он принял за звуки имени «Пуссиус», было просто шорохом снежных комьев, падавших с ветвей на землю. Мистеру Зельцу не хотелось покидать сон, тем более что кругом сильно похолодало, а внутри своего тела он опять почувствовал какое-то жжение. Снаружи было холодно, его засыпало снегом, а внутри — жарко, там вновь ожила лихорадка, такая же жестокая и изматывающая, как и накануне. Мистер Зельц попытался встать и стряхнуть с себя снег, но ноги подгибались, как ватные, и ему пришлось отказаться от своего намерения. «Может быть, попозже, — подумал он, — когда взойдет солнце и прогреет воздух». А пока он лежал на земле и рассматривал снег. Его выпало не больше двух сантиметров, но и этого было достаточно, чтобы мир переменился до неузнаваемости. В белизне свежего снега Мистеру Зельцу чудилось что-то неземное и прекрасное, и, глядя на двух синичек и двух воробышков, которые прыгали по земле, ища чего-нибудь съестного, пес почувствовал прилив симпатии к ним. Да, да, к ним, к этим бестолковым комочкам перьев! Он не мог ничего с собой поделать. Снег выпал и свел их всех вместе. В первый раз в жизни Мистер Зельц увидел в них не мерзких маленьких тварей, а сородичей, братьев по крови, связанных тайными узами. Глядя на птичек, он вспомнил, что Вилли велел ему вернуться обратно в «Собачью гавань». Совет был хорош, но как его исполнить, если тело не повинуется тебе? Он слишком ослабел, чтобы проделать весь путь до конца, а если так, то лучше оставаться на месте. От нечего делать он съел немного снега и попытался снова вспомнить свой сон.

Солнце взошло, и вскоре до него начали доноситься звуки машин и грузовиков, выехавших поутру на шоссе. Мистер Зельц смотрел на снег, падавший с деревьев и таявший под солнечными лучами, и думал, на самом ли деле шоссе так близко, как кажется на слух. Звук иногда выдает странные шутки; не раз в своей жизни Мистер Зельц попадал впросак, принимая за близкие те звуки, источники которых на самом деле находились далеко. Он не хотел тратить силы попусту, но если шоссе действительно так близко, как ему казалось, то попытаться стоило. Движение все усиливалось — он явственно различал звуки всевозможных видов транспорта, шуршание шин по мокрому бетону. Большие и маленькие автомобили, грузовики и фургоны, междугородные автобусы. За рулем каждой машины сидел человек, и если хотя бы один из этих людей остановится и поможет Мистеру Зельцу, то он будет спасен. Итак, ему предстоит взобраться на этот холм впереди, а затем спуститься по откосу. Путь трудный, но рискнуть надо. Дорога где-то недалеко, и ее нужно найти. Ее нужно найти с первого раза. Если выбрать неправильный маршрут, сил на то, чтобы вновь подняться на холм и начать все сначала, уже не останется.

Дорога оказалась именно там, откуда доносился шум. Мистер Зельц увидел ее; но до этого ему пришлось сорок минут продираться сквозь кустарник и колючки, перелезать через торчащие из земли корни, которые преграждали ему путь. Несколько раз он упал, покатился по грязным бетонным плитам и вымочил шкуру в талой воде. Но теперь грязному и измученному болезнью псу до спасения было рукой подать. Дорога походила на бескрайнюю и ревущую реку, по всем ее шести скоростным полосам разлился поток летящих в обе стороны машин. Черную ее поверхность покрывала тонкая пленка талой воды. Вода, металлические трубы ограждения и деревья, которыми была обсажена шедшая с севера на юг автострада, ярко искрились в лучах зимнего солнца, ослепляя Мистера Зельца своим сиянием. Именно это он и надеялся увидеть. Он знал, что его идея единственно правильная и он не зря мучился сорок минут. Машины могли увезти его отсюда, но они же могли расплющить его в лепешку и выбить из него дух. Стоило только глубже задуматься об этом, как все становилось ясным. Ему незачем ждать, когда наступит время, — время уже пришло. Все, что нужно сделать, — это выйти на дорогу, и он очутится в Тимбукту, в краю волшебных слов и прозрачных тостеров, в стране велосипедных колес и раскаленных пустынь, там, где собаки на равных беседуют с людьми. Вилли сначала, конечно, будет ругаться, но это только потому, что он решит, будто Мистер Зельц сам лишил себя жизни. Но Мистер Зельц вовсе не собирался совершать такой пошлый поступок, как самоубийство. Он просто хотел поиграть в игру — в ту, в которую играют старые и больные собаки, а кем он был теперь, как не старым и больным полоумным псом?