Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 102

— Очень человеческая коллизия. Наблюдал многократно.

— Так ведь — оттуда и пошло: Думаю, вы способны представить себе, что именно может изобрести изощренный разум, с этой коллизией разбираясь?

— Миллион вариантов.

— И еще тонкость: разум, не знающий лжи.

— М-м…

— Скажем, мать, потерявшая младенца, начинает няньчить куклу: Вы уже догадались?

— Куклу? Скорее уж — щенка, котенка…

— Котенка. Или маленькую обезьянку. Кстати, мысль развить кошачьих была. Но перевести гепардов на смешанное питание не удалось; а разумные хищники — это неперспективно. Поэтому остановились именно на обезьянах.

— А как к этому отнеслась программа?

— Все можно обмануть, было бы желание и время. Перед программой появилось оправдание: создается полуразумный помощник, он же — мясной резерв, он же — игрушка: Отсюда четыре ветви: белые, черные, желтые, красные — по цветам Создателей. Ну, и прочее.

— Так. А потом?

— Вас это не шокировало?

— Нет. В конце концов, все было так давно…

— Беда в том, что эти оправдания перед программой становились со сменой поколений мангасов частью Цели. Понимаете? Деды обманывали как бы сами себя, оберегая от суда какие-то свои незаконные устремления, но перед внуками этот обман вставал как святая истина. Тоже знакомо, не так ли?

— Да. К счастью, лично меня это миновало: но наслышан. Наслышан.

— Кроме того, в каждом поколении появлялись те самые диверсанты, о которых я уже говорил. Они тоже имели особую программу, против которой были бессильны — хотя и знали, что исполнение ее бессмысленно. Тем не менее несчастные усыпальницы хотя бы раз в тысячелетие подвергались очередной атаке — как правило, успешной. Я могу знать не все, но и того, что знаю, достаточно: усыпальница Сора была уничтожена шестнадцать раз, усыпальница Дево — семь.

— Уничтожены? Но я же…

— «Уничтожение» в понятиях Создателей — это почти антоним «разрушению». Может быть, поэтому они были так шокированы оружием Йрта, которое превращало в пыль все, на что было обращено. Конечно, разрушить усыпальницу можно, хотя и очень трудно, чрезвычайно трудно: зато убить Спящих оказалось довольно легко. Последние пятьдесят-шестьдесят тысячелетий диверсии производились руками людей…

— Так, — сказал Николай Степанович.

Почти не чувствуя вкуса, он допил свой коньяк. Фламель смотрел куда-то мимо него.

— Мне очень жаль, — сказал Фламель. — Но мы: мы оказались почти бессильны перед нами самими. И когда стало ясно, что так мы доведем дело до нового ледникового периода, а то и до полной стерилизации планеты…

— Это когда погибла Атлантида?

— Нет, значительно раньше. Когда образовались Сахара, Гоби, Амазонская низменность: там были центры цивилизации: царства Инугаах и Мальбет, вольное сообщество Ке: Кстати, Атлантида не погибла. Она, как бы это сказать: обособилась. Но это было двадцать тысяч лет спустя. А в те времена она была диким островом, населенным людоедами и колдунами. Так вот, тогда и возникла мысль, что мангасы должны что-то противопоставить самим себе. Как вы понимаете, такую крамолу ни один мангас не мог вместить в свое сознание целиком. Но по частям: вы меня понимаете? Я знаю первое слово фразы, вы — второе, кто-то незнакомый — третье…

— Кажется, понимаю.

— Самая страшная конспирация — конспирация перед самим собой. Мелкие и будто бы ни на что не влияющие действия. Незначительные просчеты и ошибки: как бы просчеты и ошибки: Наконец, роли. Войдя в роль, можно позволить себе нечто большее, не так ли? А роли мы себе избирали не просто «кушать подано»: хотя и без этого не обходилось: Человечество возрождалось, и мы при сем скромно присутствовали. Пугая, подсказывая, направляя…

Николай Степанович посмотрел на сидящего перед ним, вспомнил, какова роль Фламеля, и медленно кивнул.

— И в каком же положении мы с вами находимся сегодня?

— В очень сложном. Похоже, создавая противодействие самим себе, мы переусердствовали. Вы знаете, что многие знания мангасов перекочевали к людям, и использовать они их намерены уже друг против друга. Все это пока еще глубокая тайна, но рубеж очень близок: Собственно мангасов сейчас уже очень мало — триста одиннадцать. И две тысячи четыреста яиц. Даже если истребление яиц прекратится, в чем я не уверен…

— Понимаю. Но не могу сказать, что сочувствую.

— Несмотря на то, что само существование человечества — наша заслуга? Что поэзия: подбор звуков и смыслов в резонанс колебаниям мировых линий — тоже наше изобретение? Что…

— У меня случай, аналогичный вашему. Умом все понимаю, но ничего не могу с собой поделать.

Фламель усмехнулся.

— Еще коньяк?

— Да, если не трудно…

— Хочу повторить: нас уже очень мало, чтобы на что-то реально влиять. Но при этом мы буквально начинены всеми знаниями Создателей, и предыдущей цивилизации людей, и атлантов — а это было нечто необычное, поверьте, они во многом сумели превзойти самих Дево, — и множеством тайных умений новейшего времени. У нас есть внутренний запрет на применение всего этого: но у вас-то такого запрета нет…

— Простите? — Николай Степанович поперхнулся коньяком. — Что вы хотите сказать?

— Что вы можете пользоваться ими по вашему собственному усмотрению.

— Не понял: С какой стати?

— В незапамятные времена Верховный мангас Лу потерял — совершенно случайно, как вы понимаете — то, что можно назвать ключом. Или Словом Власти. Или Именем Бога. Как хотите, на выбор. И ключ этот, путешествуя из рук в руки, выбрал почему-то вас…

— Выбрал?..

— Или задержался у вас, если вам так больше нравится.

— Постойте. Зачем это было сделано? Цель?

— Говорю же — совершенно случайно. Выпал из кармана. Мангас Лу был страшно расстроен.

— Похоже, — Николай Степанович достал портсигар, посмотрел на него, — мне, как честному человеку, следует вернуть находку законному владельцу…

— Мангаса Лу нет с нами много лет. Ключ ваш. Можете подойти к двери и открыть ее.

— И что за дверью?

— О, многое. Допустим, вот это. Как пример…

Фламель вынул из внутреннего кармана свернутую трубочкой газету. Из нее выпали какие-то пожелтевшие вырезки. Сама газета была глянцевая, тонкая и шуршащая, цветные заголовки: «Иркутские ведомости», 1990, 4 января. Статья на разворот, и в центре овальная фотография: офицер с удивительно знакомым худым лицом, со «Св. Георгием III степени» на шее: «Забытый юбилей» — название статьи. И ниже, петитом: «Сто лет со дня рождения Павла Москаленко».

Павлуша! С ума сойти…

«В наше бурное время среди праздников и трудов, забот и сомнений иногда совершенно незамеченными проходят даты, знаменующие события важные, судьбинные, но по причинам то ли конъюнктурным, то ли случайным задвинутые в тень, в темный исторический чулан, а порой и выброшенные как будто бы за ненадобностью из дому. Кто вспомнит сегодня, что ровно сто лет назад в городе Иркутске на улице Знаменской в семье отставного военного врача родился мальчик, которому суждено будет сказать свое веское слово в истории Отечества, но которого за слово это проклянут, оболгут и возненавидят? Более того, приняв слишком близко к сердцу эти проклятия, он всю жизнь свою проживет с каиновым клеймом братоубийцы. Однако давайте попробуем отойти на время от готовых клише, навязанных народу в свое время либеральной прессой, и еще раз присмотреться к этому офицеру, »палачу Петрограда«, »душителю свобод«, »помеси Аракчеева и Бонапарта"…

В раннем детстве потерявший мать и отца, мальчик был выращен дедом, человеком образованным, суровым и сильным. Закончив с золотой медалью гимназию, он решил пойти по его стопам и поступил в учительскую семинарию, по завершении которой уехал в село Култук школьным учителем. Однако страстное увлечение природой и обычаями народов родного края подвигли его на научную стезю, и в тысяча девятьсот тринадцатом году мы уже видим его работником естественно-исторического музея при отделении Географического Общества. Уже был составлен план монголо-бурятской этнографической экспедиции, когда грянули залпы Великой войны.