Майдан в России. Как избавиться от пятой колонны - Большаков Владимир Викторович - Страница 18

18

На всем пространстве бывшего социалистического содружества, включая Россию, в силу понятных причин, на первых порах после ликвидации коммунизма побеждало потребительское общество с его примитивными, но всем понятными ценностями. Но эта победа рыночников была кратковременной уже потому, что разочарование в ней наступило быстрее, чем разочарование в коммунизме.

Любопытно в этой связи рассказать о том прозрении, которое испытал один из основателей польского Комитета защиты рабочих (КОР), главного профсоюзного объединения, бросившего вызов коммунистической ПОРП, герой мятежей 1968 года Яцек Куронь. Он был одним из авторов стратегии профсоюза «Солидарность» (1980). С введением военного положения 13 декабря 1981 г. был интернирован, в 1982-м арестован по обвинению в попытке изменения государственного строя. После победы «Солидарности» на выборах и ликвидации социализма в Польше был депутатом Сейма, министром труда и социальной политики. На президентских выборах 1995 выдвигалась его кандидатура.

Но вот под конец жизни Куронь стал критически оценивать результаты рыночных преобразований не только в Польше, но и в Восточной Европе в целом. В 2001 году он заявил в одном из интервью: «Я хотел создать демократию, но не продумал, каким образом. И вот доказательство: я думал, что капитализм может реформировать сам себя, обеспечить, например самоуправление рабочих… Вот доказательство моей слепоты… Единственное, о чем я сожалею, – это о своем участии в правительстве. Мое правительство помогло людям принять капитализм». В последней своей речи в апреле 2004 он обратился к альтерглобалистам, протестовавшим против Всемирного экономического форума в Варшаве, со словами: «Это вам, мои дорогие друзья, предстоит совершить то, на что не способны нынешние политические элиты: создать новое понимание общественного сотрудничества, внедрить идеалы свободы, равенства и социальной справедливости». За что, как говорится, боролись, на то и напоролись. И это горький урок для всех, кто всерьез поверил, будто Запад был озабочен судьбами демократии в Польше, Советском Союзе и других странах Варшавского Договора.

Наблюдается ли подобнее прозрение в молодежной среде в России – ведь именно сегодняшним тридцатилетним предстоит решать, каким путем пойдет наша нация? Однозначно на этот вопрос ответить нельзя. Как-то, бродя по Сети, я наткнулся на статью в малоизвестном информационно-аналитическом издании «Интернет против телеэкрана», которая называлась «Ностальгия по СССР». Вот, что в ней говорилось о настроениях 30-летних граждан постсоветской России. Автор этой статьи считает, что у этой категории «Советский Союз стал ассоциироваться с государственным развитием, размахом, имперской мощью, а также со спокойной, стабильной и счастливой жизнью. «Это было время, – считают они, – когда не было безработицы, терроризма и национальных конфликтов, отношения людей были просты и понятны, чувства искренни, а желания незамысловаты».

Ностальгия по прошлому в различные эпохи оказывалась весьма мощной движущей силой общественно-политического развития. Например, возвращение социалистических партий во власть в некоторых восточноевропейских государствах уже в постсоветский период также во многом было вызвано ностальгией по советским временам. Нам представляется, что в современной России ничего подобного произойти не может. Поколение тридцатилетних слишком аполитично, слишком погружено в личную жизнь, чтобы оказать серьезную поддержку хоть какой-то политической силе. Несли неудовлетворенность собственной жизнью будет расти, это лишь еще больше подстегнет их политический абсентеизм. Вместо активных действий нынешние тридцатилетние выбирают тихую грусть о светлой поре своего детства, которая ушла безвозвратно.

Последнее поколение советской молодежи в целом было отмечено благодатной печатью глубокого безразличия к политике. Пока взрослые ломали советскую систему, а потом на ее развалинах пытались строить что-то новое, молодые люди занимались личными проблемами. Единственная сфера общественной жизни, в которой это поколение преуспело, – это бизнес. Именно поэтому среди них так много бизнесменов или менеджеров и так мало политиков или общественных деятелей.

Но желание связать безвозвратно ушедшее прошлое с безжалостным настоящим далеко не всегда может быть интерпретировано в русле политических акций. Ведь тоскуют не столько по социальному строю, сколько по плюшевым мишкам, казакам-разбойникам и первому поцелую в подъезде. Трудно представить себе революцию под лозунгом «Верните мне право кататься на велосипеде и быть счастливым!» Впрочем, в мае 1968-го французские студенты строили баррикады под лозунгами типа «Под мостовой – пляж!» и «Запрещается запрещать!».

Кажется, нынешние тридцатилетние, лишенные политических амбиций, видят проблему исторических перемен совершенно по-другому. Советский мир позволял им быть человечными, а современность – нет. После всех социальных катастроф XX века впервые становится понятно, что в любом политическом устройстве главной и единственно важной фигурой остается человек. И буйство потребительских инстинктов – такая же обманка, как и коммунизм, обещанный к 80-му году. У нас больше не осталось иллюзий, у нас больше нет ни одной надежды на то, что спасение человека придет откуда-то со стороны – от политики или экономики, не та к уж и важно.

Нынешние тридцатилетние, похоже, первое поколение русских людей, оставшееся один на один с собой. Без костылей идеологии, без волшебной палочки-выручалочки в лице Запада. И тут воспоминания о советском прошлом действительно начинают жечь душу беспощадным огнем зависти.

Для того чтобы ощутить собственную человеческую ценность, возможностей было мало, но все они были отлично известны каждому. Все знали, какие книги надо прочитать, какие фильмы посмотреть и о чем говорить по ночам на кухне. Это и был личностный жест, дающий удовлетворение и вселяющий гордость. Сегодняшнее время при бесконечности возможностей делает такой жест почти невозможным или по определению маргинальным. Человек оказался перед лицом чудовищной бездны самого себя, собственного человеческого «я», которое до сих пор всегда было удачно закамуфлировано проблемой социального запроса.

Поколение тридцатилетних лишилось права на привычное местоимение «мы».

Точнее было бы сказать – его лишили этого основного права, которое составляет основу русской идентичности. У Роберта Рождественского есть такое стихотворение:

Что же такое «мы»?Мы — из лесов безбрежных.Мы — из блокадной тьмы.Мы — из стихов сгоревших.Из невысоких изб.Песенного всесилья.Мы — из бессмертья.Из плоти твоей, Россия!Мы от свинцовых розгпадали в снег с разбега.Но — поднимались в рост,звонкие, как победа!Как продолженье дня,шли тяжело и мощно…Можно убить меня.Нас убить невозможно.

Понятие «мы», ощущение принадлежности к общему великому делу, к русскому народу, к общей нашей Родине России, причастности к ее грандиозной истории тщательно вытравливалось. Тем, кто разваливал Советский Союз, нужно было поколение без корней, чтобы можно было безнаказанно развалить и Россию. Вот почему его лишали права на «мы». И вот результат, о котором пишут авторы исследования:

«Это растерянность не перед временем с его экономической жесткостью, но перед собственным отражением в зеркале. Кто я? Чего я хочу? Отсюда и медитации на тему юности. Человек пытается отыскать ответ на мучительные вопросы там, где он начинался как личность. Но это путешествие не в советское прошлое. Это путешествие в глубину собственной души и собственного сознания» (http://www.contrtv.ru).