Там, за рекой - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 22

Утренняя и вечерняя зори для оленей считались рабочими. Они все без исключения паслись, облюбовав какую-нибудь сладкотравную поляну, а набив животы, ощущали неодолимую потребность отыскать солонец и тогда шли по тропам на голые осыпи или к границе луга, чтобы насладиться острой солёной водой из-под камней или полизать оставшиеся с осени куски каменной соли, когда-то сброшенной для них лесниками.

Если не удавалось отыскать солонец скоро, олени готовы были идти и ночь. Потребность эта, похожая на жажду, заставляла их вновь и вновь процеживать сквозь зубы грязь на тех местах, где в давние времена лежала соль, грызть корни деревьев, когда-то пропитавшихся солью, пробегать большие расстояния. Виновата в этом была сладкая трава высокогорья.

Остаток ночи животные спали, выбрав место с труднопроходимыми подходами.

Хобик боялся ночи почти так же, как одиночества. Он не отходил от своей доброй охранительницы, ложился возле, поджав ноги и вдыхая её запах.

Трудно себе представить молодняк без матерей и старых опытных оленух. Так же трудно, как детей человеческих, лишённых семьи и близких. Ничем не могли защитить оленухи своих маленьких. Природа отказала им в средствах защиты. Разве отбить копытом дерзкого шакала или голодного дикого кота! Но зато та же природа наделила их исключительным чутьём, слухом и зрением, быстрыми ногами, способными унести оленей со скоростью легкового автомобиля. Убежать, скрыться — вот та главная наука, которую денно и нощно преподавали взрослые оленухи своим подрастающим детям.

Хобик был способным учеником, но со странностями.

Он довольно хорошо усваивал уроки жизни, тем более что осенью прошлого года перенёс кое-какие неприятности. Шрамы на его спине напоминали об атаке дикого кота, а открытые пространства — о когтях орла, падающего с неба. Но в поведении Хобика проскальзывала явная раздвоенность ощущений. Вдруг он шёл навстречу опасности. Дружил с каким-то шалым медвежонком. Давался человеку и потом долго носил на себе его запах.

Хобик быстро рос и мужал на глазах.

Шкурка его, потемневшая с приходом весны, сделалась похожей на цвет кофе с молоком, только живот и ноги оставались чуть светлей. Щетинились усы, вырастали острые, уже раздвоившиеся рога; он все чаще застывал в позе горделивого вызова, а когда баловался, то делал такие высокие прыжки, что оленуха не сводила с него зачарованного взгляда. Как он бежал, гордо и красиво выбрасывая ноги, широкой грудью раздвигая кусты и заламывая рогастую мордочку назад! Как виртуозно и легко перескакивал через камни, ямы, как задиристо искал шутливой драки со сверстниками. Столкнувшись как-то с парочкой енотовидных собак, он вдруг раздул ноздри и, отшвырнув острым копытом траву, бесстрашно скакнул на них, целясь рогами. А потом гнался, упоённый боем, а возвратясь, долго округлял неостывшие жаркие глаза и фукал, всем видом своим показывая, что способен не только пугать приёмную мать своим неразумным поведением, но при необходимости и защищать её.

В горах погрохатывало. Это срывались лавины.

Почему-то они больше падали по ночам. Может быть, потому, что ночью меньше других звуков и отчётливее слышны дальние катастрофы? А вернее другое: что отсыреет и оттает днём, то, отяжелев, скатывается несколько часов спустя, то есть ночью.

Как ни были расчётливы и осторожны оленухи из стада Хобика, их не миновала беда.

Пересекая хребет в поисках солонца, олени на утренней заре поднялись по слабо облесенному гребню горы и остановились в нерешительности: другая сторона хребта, поверху опоясанная ноздреватым снегом, так круто падала вниз и оказалась такой голой и непривлекательной, что испугала опытных ланок. Наверное, они бы повернули обратно, не покажись внизу, под хребтом, пологий увал с редким пихтарником, сквозь который поблёскивали лужицы — верный признак родниковой воды, богатой солями.

Потоптавшись, две ланки осторожно шагнули на снег. И два сеголетка, любопытные ко всему новому, тотчас потянулись за ними. Хобик, со свойственным ему желанием сунуть свой нос всюду, где есть что-нибудь мало-мальски заманчивое, тоже выскочил перед своей приёмной матерью, но она, охваченная смутной тревогой, тут же оттеснила его и подалась назад. Тонконогие оленята запрыгали по снегу. Он непривычно и щекотно тревожил их неокрепшие белые копытца. Материнская забота заставила двух оленух подойти к самому краю снежного карниза, чтобы выдворить оттуда разыгравшихся оленят. Если бы кто видел этот предательский нанос снизу! Громадным козырьком висел он по всему гребню горы, отбрасывая длинную тень на чахлый кустарник. Тысячи тонн непрочного, отяжелевшего и только сверху чуть подмороженного снега висели над пустотой.

Едва Хобик успел отскочить метров на восемь к приземистым, суховершинным пихтам, как снег дал трещину и мгновенно, пугающе-бесшумно исчез на протяжении добрых полусотни метров. Совершенно отвесный обрыв возник в трех шагах от Хобика; оленуха каким-то чудом удержалась на самом краю, а две ланки с малышами и один вилорогий, вышедшие дальше других, исчезли с такой же поразительной быстротой и бесшумностью, с какой рухнул вниз снег.

Из глубины долины поднялась сизая, похожая на дым, снежная завеса. Она клубилась и росла на глазах. Тогда же раздался глухой, но сильный удар, как хлопок в гигантские ладоши: это с громким выстрелом сомкнулась вакуумная пустота, образовавшаяся позади рухнувшей лавины.

Стадо дрогнуло и умчалось.

Над местом катастрофы закружили четыре грифа. Они описывали круг за кругом, понемногу снижаясь, и высматривали с высоты, нет ли поживы.

Пожива была, только глубоко под снегом.

Какие бы страшные события ни случались, олени их забывали. Где-то в сознании, конечно, откладывалось короткое, решительное «нет» всему угрожающему и столь же решительное «да» всему полезному и хорошему, но информация оставалась до поры до времени затенённой, о ней вспоминали только к подходящему случаю.

Стадо, потерявшее пятерых, все-таки не отказалось от попытки перекочевать в соседнюю долину. Старая оленуха повела в обход, но не по лесу, а выше, надеясь потом спуститься к облюбованному месту.

Хобик опасливо поглядывал по сторонам. Открытое место… Олени паслись, не отходя от согнувшегося березняка. Ночевали в лесу, перед рассветом вышли на луг, стали спускаться в долину. И вдруг стадо насторожилось. Запах человека…

Метрах в десяти выше дна долины на каменном носу скалы темнел неширокий выступ, поросший жёлтой азалией и цветущим барбарисом. Туда вела разрушенная стена, похожая на древнее сооружение с крутой каменной лестницей. Вот с этой красивой площадки как раз и потягивало страшным. Удобное место для контроля над долиной, напоминающей зеленое корыто. Редкий лес с плешинами луга просматривался очень хорошо, а прицел отсюда — лучшего и не сыщешь.

Хобик пошёл вперёд. Вызывающее бесстрашие привело его на поляну, которая сверху была видна как на ладони. Короткий ствол винтовки высунулся из-под мокрого куста на площадке. Старая оленуха потянулась за Хобиком и загородила цель. Ствол винтовки дрогнул. Видно, охотник несколько секунд размышлял — брать ли ему молодого красавца или остановиться на большой оленухе. Нанесло порыв ветра, орешник заходил из стороны в сторону, и ветка совсем закрыла оленей; напряжённый взгляд увидел только качающееся зеленое пятно. Охотник тихо выругался, а когда куст успокоился, за ним уже никого не было. Олени ушли.

Козинский выполз из-за куста, поставил у камня ружьё, лениво потянулся и зевнул. Неудача не очень смутила его. Целей патрон. Под скалой рядом со спальным мешком лежал битком набитый рюкзак. Есть чего пожевать. А олени от него не уйдут.

Браконьер спустился вниз.

Со дня суда прошло немало времени.

Когда огласили приговор, Козинский сразу же решил, что уйдёт. Толпа у выхода, раскрытые, словно для приглашения, ворота, растерявшийся участковый, шёпотом сказанные жене слова, прорыв через испуганно-расступившуюся толпу, прыжок в овраг, шелест листьев, затухающий шум на станичной улице — и все. Свобода.