И на земле и над землей - Паль Роберт Васильевич - Страница 75

Это станет потом, а тогда все Дергачевы высыпали на улицу смотреть Эдикову машину.

На следующее утро мы на радостях собрались по грибы. Грибники мы были никакие, но как усидишь дома, если выходной день, если конец августа — время первой волны лесных опят и, самое главное, если есть собственное средство передвижения, которое так хочется испытать на загородных дорогах.

И вот мы уже в машине. Галя блаженно прикрывает глаза и говорит свое любимое «с Богом». Трогаемся.

Через несколько минут мы уже на Раевском тракте. Почему именно на Раевском? А шут его знает, надо же в какую-то сторону ехать. К тому же брат вспоминает, что, по рассказам соседей, именно там, в лесополосах и небольших перелесках, как раз и встречаются настоящие грибы.

День стоит на загляденье солнечный, сухой. На полях идут уборочные работы, по тракту взад-вперед снуют машины с зерном, над дорогой кружатся стаи голубей и галок. Но то, что хорошо для жатвы, совсем не обязательно должно быть так же хорошо и для грибов. Тем к теплу требуется и влага. А дождя, похоже, не было давно.

Уже за Рязановкой выбрасываем первый десант в лесополосу. Прихватив полиэтиленовые пакеты и ножи, мы с братом отправляемся на разведку. Он — направо, я — налево. Если кто что-то обнаружит, крикнет.

Долго мы продвигались по своим направлениям, но желанного крика так и не последовало. Потому что в сухой, захламленной всяким мусором лесополосе грибным духом даже не пахло.

— Ну и ладно, — не унывал брат, — в таких при дорожных местах грибы вообще не берут. От выхлопных газов в них столько всякой бяки, не травиться же…

И в самом деле, решили мы единогласно, травиться в такой чудесный день неразумно, даже грибами, лучше свернуть с тракта на проселок и вон на том холмике заглянуть в поджидающий нас чистый перелесок.

Но и перелесок был пуст. Не абсолютно, конечно же: в нем было немало низкорослых кривых дубков, полусгнившего, стреляющего под ногами валежника, сухих бескорых пеньков и даже, несмотря на удаленность, предметов человеческой цивилизации в виде лысых изношенных покрышек, худых ржавых кастрюль и прочего мусора.

— Вот такие дубнячки как раз излюбленные места опят, — обрадовала нас Галя. — Пройдут дожди — все пеньки облепят. А пока сухо. И место слишком высокое, тут влага долго не держится.

— Логично, — заключил Эдик, — найдем место пониже.

— Ну, с Богом!

Находились места и пониже, сухие и влажные, но такие же пустые. Кто другой, может, и огорчился бы, впал в уныние, но не мы. Мы весело перелетали с одного пригорка на другой, вместо грибов собирали умопомрачительные букеты из уже по-осеннему ярких листьев, от одного пустого места торопились к другому, пока не очутились возле маленькой тихой деревушки под еще соломенными крышами.

— А ведь это, по всему, Дергачевка, — сориентировался брат и остановился возле такого же маленького заросшего погоста. — А вот здесь где-то похоронен наш дедушка… Дед Андрей…

Это было для меня новостью.

— Посмотрим?

Мы походили по кладбищу, в котором, наверное, уже не разбирались и местные жители, но ничего родного не обнаружили.

Постояли, помолчали.

— А когда это было? — заинтересовался я.

— В двадцатых годах. Лет шестьдесят назад. Когда нас с тобой еще и на свете не было.

— У-у…

Для меня, и пятидесятилетних считавшего уже стариками, это было очень давно. Чуть ли не век!

— Так, выходит, все наши, — я имел в виду и дедушку, и бабушку, и их детей — тетю Наташу, дядю Федора, нашу маму Веру, еще одну тетю Дусю (потом Горелкину), дядю Ивана — все жили в этой Дергачевке? Тут с Дергачевыми и породнились?

Брат надолго задумался.

— Может, и так… Вот вернемся в город, спросим. Наши ведь были деревенскими кузнецами, поэтому часто переезжали из одного села в другое. А вот где родился ты, я знаю совершенно точно.

— И где, если не секрет?

— Да вон там, за пригорком. На машине дорога на десять минут.

Где родился, я, разумеется, знал, в паспорте об этом четко сказано. Столько всяких бумаг заполнил, а в них графа о месте рождения одна из непременных: «Башкирская АССР, Аургазинский район, Альшеевский зерносовхоз». Исходя именно из этого, я долгие годы считал себя аургазинцем, а те при желании могли бы иметь в моем лице не самого последнего земляка.

Я знал эту строку паспорта наизусть, но вживе этих мест не видел никогда. Так мне в ту минуту казалось.

— Там сейчас находится одно из отделений Первомайского совхоза. И если уж быть совсем точным, именно Южное.

— Вот и нет, — запротестовал я, хотя эти места мне уже нравились. — Я родился не в Первомайском, а в Алыпеевском совхозе. Разве ты моей метрики или паспорта не видел?

— Паспорт, конечно, документ серьезный, — ободряюще приобнял меня брат, — но жизнь не стоит на одном месте. Сначала организовали Алыпеевский совхоз, потом переорганизовали: слишком большим оказался, не управиться. По крайней мере твое отделение из него исключили, а потом и вовсе передали в Стерлитамакский район.

— Это точно?

— Как то, что Волга впадает… Хочешь посмотреть?

В порыве братской любви и нежности мы крепко обнялись и похлопали друг дружку по спинам.

— Ну, с Богом, — пожелала нам счастливого пути Галя.

Вот и Южное. Довольно большое село. Мы остановились возле круглого то ли пруда, то ли озера.

— И где мы жили? Где наш дом? Где стояла кузница?

— А вот этого я уже не помню. Мне самому тогда было лет пять.

— Может, спросим кого? — оглядываюсь я вокруг, ища кого бы расспросить. Но молодые ничего не знали, пожилые задумчиво пожимали плечами и отсылали в контору. В конторе никого не было — обед.

— Дома ты не ищи, его наши перевезли, а кузницу, наверное, продали, — поясняет брат. — Ты лучше думай о другом: это твоя родина. Смотри, запоминай.

Я смотрел, запоминал и вдруг… вспомнил:

— Так я уже бывал тут! Честное слово. Нас, студентов педучилища, привозили на эти поля на уборку. Господи, а я-то и не знал!.. Надо же…

Мы проехали село из конца в конец и на выезде из него брат спросил:

— Ну что, двинулись?

— Куда теперь?

О грибах я совсем забыл.

— Дальше… вслед за нашим домом.

Дорогой — через Верхние и Нижние Услы, Уразметово, Кызыльск — Эдик рассказал мне дальнейшую историю нашего дома и семьи.

Оказывается, корни наши не здесь, а где-то то ли на юге России, то ли в нынешней Украине, а тогда — Малороссии. В ходе Первой мировой войны, когда германская армия активно наступала, на восток, в глубь страны двинулись толпы беженцев. В одной из них и была наша бабушка Елена Даниловна (тогда еще, разумеется, совсем не бабушка!) со своими ребятишками и кое-каким прихваченным на скорую руку скарбом. Дед Андрей (тогда тоже совсем еще не дед!) воевал с немцами, со всем приходилось управляться одной. Пуще всего берегла детей, кузнечные инструменты и… скрипку мужа.

На одной из станций их запихали в товарный эшелон и высадили через много дней далеко от войны возле степного города Оренбурга. А это, считай, уже Башкирия.

Здесь прожили несколько лет — не в самом городе, а где-то поблизости, в одном из оврагов, вырыв в его склонах временные землянки. Много их тут было, бедолаг. Вместе страдали, вместе надеялись, вместе молились. Надеялись, что Господь их не оставит, ждали мужей-кормильцев, молились за победу.

Победы не получилось, но какое-то замирение состоялось, российская армия двинулась по домам, чтобы вскоре втянуться в новую войну — еще более жестокую, гражданскую.

Здесь, под Оренбургом, и нашел солдат Андрей Гизов свою семью. Можно ли представить, как он радовался, увидев всех живыми и здоровыми! Всех сберегла расторопная Елена, даже его любимую скрипицу и самое нужное из кузнечного хозяйства.

Было бы здоровье, можно было бы начать жизнь сызнова, но его-то, здоровья, как раз и не было: крепко и не раз был ранен на войне. Но жить-то надо…

Из сырой землянки, конечно, выбрались, обзавелись лошадкой и отправились на поиски нового пристанища и работы. О возвращении в родные края не могло быть и речи — там, как и здесь, на Урале, шла ожесточенная война, да и средств на такое путешествие не было.