ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ - Паньоль Марсель - Страница 94

Вот почему во время передышки, наступившей с летними каникулами, они разработали план — задолго до этого созревший, — который должен был избавить всех троих от мучений.

А так как семейство Ланьо проводило летний отдых на даче подле Аллока, то тетушка открыла изумленному г-ну Ланьо, что всю жизнь была страстной любительницей горных экскурсий, и аккуратнейшим образом стала каждые два дня в семь утра отправляться в горы с заплечным мешком и палкой с железным наконечником.

Ланьо— старший не осуждал эту временную блажь свояченицы, заявив, что для старой девы естественно стараться тем или иным манером успокоить свои нервы, так уж лучше альпинизм, чем платный партнер по танцам. Кроме того, заметил он, дышать горным воздухом и для «малыша» было бы полезнее, чем водиться с деревенскими босяками.

Ланьо— младший поворчал для виду и покорился воле отца.

Он нисколько не любил экскурсий, но был участником заговора и знал, что эти оздоровительные прогулки приведут его не далее чем к перекрестку Четырех Времен Года, где превосходный трактирчик предоставит гостю обильный обед и где он может весь день играть с проказниками его лет.

Этот режим пошел ему на пользу, и ломовик был ублаготворен, а потому две любящие плутовки предложили совершать эти целебные прогулки и по четвергам.

Он насупился и насмешливо хмыкнул:

— По четвергам! В нашей семье четверг — день «отсидки»!

— Их больше не будет! — воскликнула тетушка. — Вам никогда больше не придется расписываться на штрафном листке. Никогда!

— Дал бы бог! — недоверчиво сказал ломовик. — Что ж, посмотрим…

Вот почему каждый четверг утром тетушка-крестная, замаскированная под альпинистку, заходила за своим племянником-крестником. Нагруженные заплечными мешками, в которых имелись: «туристская колбаса», омлет с помидорами, сырая отбивная, хлеб, шерстяной жилет и дождевик, царапая своими башмаками на шипах тротуары, они торжественно шли отбывать двухчасовую «отсидку», иногда — четырехчасовую, а иногда и шестичасовую… Ломовику, как и обещала ему тетушка, никогда больше не приходилось подписывать штрафной листок: об этом позаботилась его супруга после долгой тайной подготовки… На углу Лицейской улицы тетушка забирала у племянника его заплечный мешок, и Ланьо, чтобы поскорее добраться до места своего заключения, весело скользил по мраморному полу лицейских коридоров, высекая целый сноп искр своими горными башмаками. Отпущенный на волю в полдень, он располагался у тетушки, но не для того, чтобы есть всухомятку завтрак доблестного туриста, нет! Он вкушал рисовый плов с мидиями [92] , изумительно приправленный шафраном, потом цыпленка, жаренного на вертеле, с гарниром из яблочного пюре или шампиньонов, тушенных на жару от виноградных лоз. Потом грыз твердую арлезианскую нугу, смаковал тающее во рту миндальное печенье, которым славится Экс, а на закуску получал рюмочку ликера, именуемого «Какаовым».

Иногда ему приходилось возвращаться в лицей, становиться снова «кандальником» до четырех часов дня, а иной раз и до шести. Но чаще всего он проводил послеобеденные часы в парке Барелли, где катался на велосипеде или на байдарке. Под конец, перед возвращением домой, он изучал карты для экскурсий по Марселю и выбирал маршрут своей мнимой загородной прогулки, чтобы знать, как ответить на вопросы отца, которые он иногда задавал вечером. Эта система работала восхитительно, и сам папаша Ланьо был восхищен тем, как чудесно преобразился его сын, штурмуя вершины и дыша целебным горным воздухом. Словом, семья Ланьо была наверху блаженства.

Вот так поведал мне мой друг без ложной скромности о своем трюке, который я нашел тем более изумительным, что он позволил Ланьо спасти меня самого. И я поклялся быть ему благодарным до гроба. Через три месяца я получил возможность сдержать слово.

Дело о «пахучих шариках» возникло как раз в марте месяце.

Под таким названием продавались большие стеклянные ампулы, наполненные желтоватой жидкостью, как я позже узнал — сероводородом. Они разбивались от малейшего толчка и мгновенно отравляли воздух омерзительным смрадом.

Первым метальщиком этих смердящих снарядов, я хочу сказать — первым в том году, был некий Барбо из четвертого «Б». Подвиг его не наделал шуму; зато Барбо посчастливилось нанести мастерский удар, правда помимо своей воли: хрупкий метательный снаряд ни на кого не был нацелен, брошен просто так, а взорвался на макушке Растрепы, и его длинная грива так провоняла, что ему пришлось пожертвовать ею — обриться, и открыть нам свое настоящее лицо — симпатичную рожу клоуна.

Имя свершившего этот подвиг осталось безвестным, но Барбо пользовался большой славой среди посвященных. Вот почему Солиман, турецкий мальчик, учившийся в пятом «Б», захотел его превзойти, смело применив новый технический прием. Эксперимент он произвел на уроке Вердо. У этого учителя математики было серьезное и печальное лицо, и о нем нам пока ничего не было известно, потому что он перевелся к нам из другого лицея. Говорили, будто никому еще не приходилось видеть улыбку на его лице, и ему дали прозвище «Похоронщик». Солиман, как видно, располагал немалыми капиталами, потому что купил (в крытых рядах на улице Сибиё) пять необыкновенно крупных «смердячек» (так прозвали мы пахучие шарики). Однако же он не стал бросать их по-глупому, куда попало (дело ведь это опасное да и щекотливое, чего доброго, еще запутаешь невинного — соседа по парте). Солиман пробрался в класс до урока и расположил шарики в шахматном порядке под кафедрой, там, где Похоронщик, вероятно, поставит ноги, а ноги у него были большие.

— Так что смердячки он испробует первым! — объявил Солиман.

Предсказание сбылось.

Как только в классе уселись по местам, Похоронщик взошел на кафедру и ad abrupto [93] начал урок с чтения теоремы Пифагора. Но в ту самую минуту, как он произносил знаменитую оговорку к пифагоровой теореме — «если я не заблуждаюсь», этот золотой гвоздь, которым навеки вколачивали в нашу память квадрат гипотенузы, раздался легкий треск, отраженный звонким эхом деревянной кафедры.