Танцующая с Ауте - Парфенова Анастасия Геннадьевна - Страница 92

Мне, впрочем, Медовый Змей нравится, нравится его изящный, саркастический стиль. Но восхищаться я предпочитаю издали.

Среди Атакующих происходит какое-то шевеление, слышно возбуждённое потрескивание крыльев. Мой пульс вдруг подскочил, забился где-то в горле, затем ухнул вниз. Обнаруживаю, что через весь зал смотрю в светло-фиалковые глаза, теряюсь в них, тону в них.

Рука Аррека на моих плечах — единственное, что не дало мне упасть на шелковистый холод пола. Дотрагиваюсь до своей щеки в том месте, где на белеющем вдалеке лице чуть заметен тонкий шрам. Почему Зимний не залечил его? Почему он выставил это позорное свидетельство ненадёжности моего самоконтроля на всеобщее обозрение?

— Антея?

Медленно поднимаю глаза на Аррека. Только сейчас замечаю вероятностные щиты, невидимым покровом отсекающие меня от остального мира. Пытаюсь улыбнуться замёрзшими губами, внезапно понимаю, как мне холодно. Взгляд Зимнего теперь сконцентрировался на Арреке и даже сквозь щиты ощущается пронзительность его ненависти. Разговоры в Зале несколько затихли, напряжённое ожидание собравшихся висит в воздухе удушающим облаком. Похоже, мы устроили бесплатное шоу для всех присутствующих. Как вульгарно.

— Антея, что это за белое пугало?

Выпрямляюсь, встаю без его помощи. Рука тут же исчезает, но щиты всё так же окутывают меня защищающим плащом.

— Это — Зимний, Мастер Оружия и фактический глава клана Атакующих, правящий воинами от имени их Матери. И ты будешь держаться от него так далеко, как только сможешь.

В моём голосе нет ни намёка на юмор. Аррек подчинится или умрёт, и он это прекрасно понимает.

Тем не менее задаёт следующий вопрос:

— Почему?

Ответов множество, как множество значений у его вопроса, но я игнорирую их все.

— Говорят, что время года получило название от его имени, а не наоборот.

С секунду он смотрит удивлённо, затем в глазах появляется понимание. Пальцы, расслабленно сжимающие рукоять меча, соскальзывают вниз. Он не будет драться с Зимним, ни сегодня, никогда в будущем, если только сможет этого избежать.

Наверное, я даже смогу полюбить этого человека…

Вновь поворачиваюсь к лоджии Атакующих. Зимний уже не смотрит на нас, его внимание отвлечено чем-то… Кем-то. Белоснежный воин откидывает занавеску, и на террасу грациозно вступает женская фигура.

Это как удар в солнечное сплетение. Я отшатываюсь, врезаюсь в Аррека, судорожно запускаю когти в его руку.

Она кажется невысокой, хрупкой, но хрупкость эта не переходит в уязвимость. Напротив, поза, жесты, линия плеча и наклон головы полны неисчерпаемой сдерживаемой энергии. Она похожа на плотно сжатую пружину, готовую распрямиться в любое мгновение, чтобы смести всё на своём пути. Довольно коротко остриженные волосы не спускаются свободным водопадом, а взлетают вверх, подобно обжигающей ярости зажжённого факела. Неудивительно, что её прозвали Пламенеющим Крылом — свободно распущенные крылья и впрямь обрамляют фигуру язычками живого огня, насыщенными переливами всех оттенков красного, оранжевого, голубого. Чёрное, точно выточенное из оникса тело прикрыто короткой туникой, по коже вьются и переливаются маленькими язычками огненные узоры. А огромный, свидетельствующий о последней стадии беременности живот вовсе не делает её неповоротливой или неуклюжей, но добавляет ей какой-то внутренней, бессознательной грации. И ещё — от чернокожей красавицы исходит ощущение несокрушимого здоровья, и это физическое совершенство ещё более контрастирует с мукой, застывшей в глазах.

Глаза… Второй раз за считанные минуты я обнаруживаю, что смотрю в чужие глаза и не могу справиться с тем, что вижу в них. Прекрасные глаза светлого янтаря, столь же пламенные и яростные, как и всё в ней, но в глубине, под тонким наслоением гнева и угрозы, — боль. Мука, слишком хорошо мне знакомая, чтобы ошибиться.

Меня вдруг пронизывает странное чувство безвременности. Всё это уже было. Это было раньше, и я уже видела эти глаза, и ярость в них, и муку, и мёртвую — нет, убивающую! — решимость. Я уже видела это в зеркале. И сейчас я совершенно точно знала, что последует, знала, чем наполнятся эти глаза, когда непоправимое будет совершено, когда все пути назад окажутся отсечены. Это уже было. Это будет. Круг замкнулся.

Она — это я.

Ауте.

Как ты смеешь отказать мне в том, что сделала сама?

С полувсхлипом-полукриком поворачиваюсь к Арреку, заставляю себя расслабиться, прижавшись к нему. Спокойно, спокойно. Вдох. Выдох. Спокойно.

Вот это да! Вот это сила. Никогда ещё мне не приводилось бороться с наваждением такой интенсивности. Неудивительно, что мама так высоко её оценила. Это ведь надо умудриться: не только пробить всю Аррекову защиту, но ещё и затуманить сознание вене, которая предпринимает активные меры к противодействию. Чёткая элегантность решения не может не вызывать восхищения: ничего лишнего, ничего навязанного, чистая правда. Она и я более чем похожи, мы связаны, связаны единой судьбой, точно два отражения единого образа. Какое право имею я отказывать ей в мести? После того, что я совершила — какое право?

Вот только моё отражение было — увы! — чуть старше её. Не по годам, просто оно знало чуть больше. Потом, когда неумолимая Ауте заберёт у неё цену этой мести, подобие станет полным, но потом будет поздно. Маятник закрутится, механизм будет уже не остановить, и тысячи ни в чём не повинных женщин будут выброшены на этот страшный путь. А она будет бессильна что-либо изменить.

Но я сейчас не бессильна.

Делаю последний вдох, вновь поворачиваюсь к окутанной пламенем фигуре. И миндалевидные глаза, наполненные золотыми бликами и обжигающей болью, читают в моём взгляде отказ. Сен-образ восхищения чужим мастерством. Отрицательный жест ушами. Это было прекрасное заклинание, миледи, но я выбрала свой путь и столкнуть меня с этого пути не удастся.

Она не утруждает себя ответным образом, но во взгляде, в дерзко вздёрнутом подбородке и чуть согнутых когтях легко читается послание:

Тогда ты умрёшь.

Чуть склоняю голову, приподнимаю и отвожу назад крылья, уши приподнимаются в знак признания превосходства Ауте над волей любого смертного или бессмертного.

Да будет так, как предназначено Ауте.

Она отворачивается, протягивает руку Зимнему, заботливо обхватывающему её крыльями. Я практически повисаю на Арреке, полностью истощённая как физически, так и эмоционально. Это противостояние вытянуло из нас обеих гораздо больше, чем можно было бы предположить.

Аррек усаживается на затвердевшие потоки воздуха, укладывает меня рядом, откидывает со лба золотистую прядь. Пальцы скользят по моей коже, по потускневшим и едва шевелящимся драконам, осторожно дотрагиваются до имплантанта.

— Ну, и что же здесь только что произошло?

— Нуору тор Шеррн здесь произошла.

Многозначительно-вопросительное молчание.

— Небольшая война местного масштаба. Никто не выиграл, войска возвратились на исходные позиции для перегруппировки сил.

Слабая попытка отшутиться действия не возымела. Он аристократически заламывает бровь. Нет, сколько бы я ни старалась, полностью скопировать это мне не удастся. Одним движением брови арры умудряются передавать не меньше оттенков насмешки, чем я десятком сен-образов.

— Война? Я бы назвал это «разведкой боем».

— Возможно.

— Она убьёт тебя сегодня, если сможет.

— Знаю. — Кладу руку на лицо, прикрывая утомлённые глаза. — Знаешь, Аррек…

— Да?

— Я… я, наверно, даже рада, что она беременна. Это означает, что её нельзя вызвать на дуэль. Каков бы ни был исход всего этого, она — неприкосновенна и останется цела. Чтобы убить её, мне пришлось бы убить слишком много… себя.

Он молчит, и это молчание ясновидящего, только что разглядевшего в будущем что-то, чем он не желает делиться. Молчание, наполняющее меня холодным, переворачивающим всё внутри страхом.

Ауте, Вечная Юная, будь милосердна к непокорным детям твоим…