Мой портфель - Жванецкий Михаил Михайлович - Страница 34

– А ты знаешь, что в этом году неурожай. Погодные условия, затяжная весна, в общем неурожай.

– Да нам что урожай, что неурожай. Все равно жрать…

– Ну-ну!…

– Полно.

– Это потому, что мы закупаем, а мы должны сами.

– Должны, конечно, но это уже чересчур… И вы будете покупать. И мы будем сами. Это чересчур – объедимся.

– Нет, мы закупать не должны, мы сами…

– А, ну тогда не хватит.

– Что ты плетешь. Тебе вообще все равно. Какой ужас, тебе вообще все равно – есть государство или нет.

– А что, нам не все равно?

– Как? Постой! Мы твое государство, ты это знаешь?

– Знаю.

– А то, что ты народ, ты это слышал?

– Слышал.

– И веди себя как должен вести народ.

– Как?

– Ты должен бороться за свою родную власть.

– С кем?

– С сомнениями… Это твоя родная власть.

– Вот эта?

– Эта-эта. Другой у тебя нет. И не будет, я уж позабочусь. Так что давай яростно поддерживай. Это не просто власть. Это диктатура твоя. Вы рабочие и крестьяне и тут без вас вообще ничего не делается, и нечего прикидываться.

– Вона…

– А как же. Это ж по твоему желанию реки перегораживаются, каналы строятся, пестициды…

– Вона…

– Ты же этого хотел…

– Когда?

– Вот тебе на… Что ты прикидываешься, ты же всегда этого хотел.

– Хотел, конечно. Ой, разговор какой тяжелый… Позвольте на минутку.

– Стоять! Отвечай по форме.

– Глуп, ваше сиятельство.

– Не сметь! Я твое родное народное государство. Отвечай: «Слушаюсь, гражданин начальник!»

– Слушаюсь, гражданин начальник.

– И знай, если кто поинтересуется, ты сам всего этого хотел. Ясно?

– Так точно. Ясно.

И государство тепло посмотрело на народ.

– Заправь рубаху как следует, пуговку застегнуть. Вот так. Нам друг без друга нельзя, – сказало государство.

– Почему? – сказал народ. – Конечно. Хотя…

– Нельзя. Нельзя. Ты не вздумай отделиться… Ты обо мне подумай. Что это за государство без народа. Итак уже сплетни, мол, насильно живем.

– Да что вы. Я только хотел на минутку отделиться и назад.

– Нельзя. Стой на глазах. Не вертись. Ну чего у тебя?

– Можно власть отменить?

– Так это же твоя власть.

– А отменить нельзя?

– А враги, а друзья?

– Какие враги, какие друзья? Что-то я их не видел.

– Напрасно. Они нас окружают. Врагов надо донимать. Друзей надо кормить, иначе никто дружить не будет.

– И чего? Все время?…

– Все время, иначе все разбегутся. И враги не будут враждовать, и друзья не будут дружить. А нам они пока нужны. Обстановка сложная. Ну, иди, корми друзей, врагами я само займусь, и чтоб все понимал. А то стыд. Ни у одного государства такого бестолкового народа нет… Иди. Стой! Ты меня любишь?

История России – борьба невежества с несправедливостью.

Борьба с населением

Так, как раньше – жить нельзя. Теперь, как теперь?

Вопрос, на первый взгляд, простой: живи, и все. Если выживешь.

Договорились, что мы умираем раньше всех. Об этом мы договорились. Умираем, чтобы сконцентрировать, а не растягивать процесс. Умираем раньше, причем намного, иначе договариваться не стоило. Сделать ярче короткую, но яркую – таким бывает экран неисправного телевизора – жизнь и ослепительную точку в конце.

Борьба с населением подходит к концу. Все от них отмежевались, и народ остался один. Население, предупрежденное, что никак не пострадает, игнорирует предупреждения. Борьба с пенсионерами тоже подходит к концу. Давно было ясно, что им не выжить. Им и не надо было начинать. В принципе с ними разговор окончен. Либо они идут в структуры, и вертятся, и крутятся, либо не мешают. Как? – это их дело.

Всем видно, что от любых постановлений правительства они страдают в первую очередь. То есть ничего нельзя постановить. Они парализуют правительство. Как бы ни высказался Центральный банк – опять встревоженные лица стариков. Кажется, у них это единственное выражение лица. Видимо, от стариков надо избавляться еще в молодые годы.

Говорят, что и дети страдают. Кто-то это видел. Значит, надо избавляться и от них. Детей и стариков быть не должно. Как они этого добьются – это их дело. Оставшееся население не сможет помешать реформам, и жизнь изменится к лучшему, что она и делает, хотя и незаметно для участников процесса. Это как часовой механизм. Большая стрелка – законы парламента. Минутная – распоряжения правительства. А ремень от часов – изменение жизни к лучшему. Как видим, они тесно связаны между собой.

Операция отъема денег, проводимая над населением раз в два-три года, болезненна, но необходима. Как кастрация котов. Она их делает домашними и доброжелательными. Кастрированный, конечно, на крышу не полезет и в марте сидит тихо. Единственное, чего бы хотелось, – чтоб население встретило эту операцию с одобрением. Думается, что третий отъем денег через два года так и будет встречен и никакой неожиданностью ни для кого уже не будет.

А при условии отсутствия стариков, женщин и детей хотя бы на переходный период все проблемы будут решены быстро, и жизнь станет яркой и короткой без ненужной старости и детства, как и было обещано в начале этого рассказа.

В чем, наша разница: вместо того чтоб крикнуть:

– Что же вы, суки, делаете?!

Мы думаем:

– Что же они, суки, делают.

Разговор с зеркалом

Начнем сверху.

В сильный ветер не выходи: останешься без шевелюры, без ресниц и без зубов.

Тоскливые серые глаза. Длинный нос.

Круглое толстое лицо – загадка природы: у папы и мамы продолговатые.

Обидчив – это все, что осталось от чувства собственного достоинства.

Давно неостроумен.

Юмор покрывает трагедию, как плесень.

Все борются с плесенью, хотя надо бороться с сыростью.

Оттого, что молчалив в обществе, стал разговорчив наедине с собой.

Кое-что себе сообщит и тут же весело хохочет.

Оттого, что уделяет много внимания внутреннему и международному положению – стал неряшлив, глаза потухли, руки дрожат.

Что-то скажет – хорошо, что не слышали.

Что-то сделает – хорошо, что не видели.

В кино ему, видите ли, неинтересно.

В театре перестал получать информацию от бесчисленных «Трех сестер».

Телевизор заставляет гулять в любую погоду.

Перестал искать преданность в ресторанах, решил остановиться на тех четверых, что с детства.

Получает удовольствие от выпивки, хотя умом против.

Также, как и против женщин, – умом.

Считает – то и другое от однообразной застройки в новых районах.

Давно не танцевал.

Перестал радоваться встрече с родственниками.

Начал нести чепуху со 100 граммов.

Давно не танцевал. Так и не стал начитанным.

Так и не слывет энциклопедически образованным.

Не раскусил Скрябина.

Скрывает тоску во время Баха.

Уже не делает вид, что понимает в живописи.

Понял, что главное – это зимнее пальто.

Купил магнитофон, чтобы перестать о нем мечтать.

Для скоротания пешего времени представляет себя секретарем ООН или крепостным помещиком 1843 г.

Хотя тяги к земле не чувствует.

Пугает грязь в дождь и дождь в грязь.

Французско-английского не знает, так что можно не беспокоиться.

Место это любит.

Считает, что не место красит людей, а люди его красят.

Хочется чтоб кто-то сказал: ты нам нужен.

Не только ты в долгу перед нами, но и мы в долгу перед тобой, и защитим, и не дадим тебе плохо умереть.

Любит дождь.

В дождь и ветер кажется себе мужественным в плаще на улице.

Давно не танцевал.

Неожиданно заметил, что время идет медленно, а жизнь проходит быстро.

Профессия сатирика наложила отпечаток на поведение: часто останавливается и круто оборачивается.