Голубятня на желтой поляне (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 101

101

– Ну? – нетерпеливо сказал Юрка. – Небось уже пробовал?

Я с удовольствием показал, как вертятся колеса «Барракуды». Юрка расцвел. Янка тоже заулыбался.

В комнату заглянула тетя Вика.

– Геля! Смотри, мальчики какие красивые. А ты опять…

– Я дам ему белую рубашку со звездочками, – сказала мама.

Я обрадовался. Не потому, что на плечах блестящие звездочки, как у скадермена, а потому, что нагрудные кармашки с клапанами. Удобное место для ампулы с искоркой.

Сначала мы прибежали в «Курятник». Надо же обрадовать Ерему и Глеба! Но вагон оказался пуст. У косяка, на ржавом гвозде, висела записка: «Я ушел в магазин за бумагой. Будет время – найду вас в парке. Ерема почему-то не ночевал. Глеб».

Судя по всему, Глеб не очень-то верил, что искорка получится. Вчера в парк не пришел, отговорился, что надо много чего написать, пока не забыл. Сегодня тоже вот не дождался нас… А куда девался Ерема?

Гадать было некогда, мы торопились в парк.

…С утра в парке намечались разные состязания и концерт. Юрка должен был барабанить при всяких церемониях на стадионе, а Янка играть. Мы договорились, что встретимся с Юркой в двенадцать на лужайке с гномами, и я пошел слушать Янку.

Концерт проходил на окруженной высокими кленами площадке.

Я сел в третьем ряду и около себя занял еще два места – раздвинул руки и уперся в скамью ладонями.

Потому что народу полно, а Янке после выступления где-то надо сесть, да и Юрка может прибежать пораньше…

Выступлений было много. Пели хором и поодиночке, стихи читали, фокусы показывали. Один мальчишка даже с дрессированным котом выступал: толстый серый кот кувыркался и ходил по натянутой веревке. Все веселились.

Но концерт шел долго, кое-кто утомился, а солнце поднялось выше самых высоких деревьев и крепко жарило плечи и макушки. Зрители начали отвлекаться и галдеть. Я испугался, что Янку слушать не будут.

И правда, когда он вышел на эстраду, над рядами висел гул. Я чуть не заорал: «Да тише вы!» Но Янка не стал дожидаться тишины. Вскинул к подбородку скрипку, и она пропела тревожно и резко: «Та-а, та-та!»

И сразу упало молчание.

Янка заиграл всем знакомую песенку:

На планете Сельда Дни стоят хорошие, Брызжет, брызжет солнышко В заводи речные. На планете Сельда Жили-были лошади – Умные и добрые, Только не ручные…

Скрипка играла так, будто слова выговаривала. Кое-кто даже подпевать начал. Но Янка перешел на другую песню:

Желтый месяц висит Над уснувшим прудом, И журчит у плотины вода. Мы вернулись сюда, В этот край, в этот дом Навсегда, навсегда, навсегда…

Эту песню любит мама. Я вспомнил, как мы с мамой и папой сидели у костра. Я был тогда крошечный, пятилетний. Высоко-высоко качались мохнатые головы сосен, и казалось, что звезды среди них плавают туда-сюда. Костер стрелял красными угольками, а мама пела. И было это на Юрском полуострове, под Ярксоном, где скважина, – мы туда один раз летали с мамой вместе…

Что же все-таки со скважиной? При чем тут теория параллельных пространств? Она совсем не про это… Хотя, кто знает, что может случиться на страшной глубине? Я помню, как отец говорил: «К звездам летаем, а до нутра матушки-планеты нашей добраться до сих пор не сумели. Она нам это припомнит когда-нибудь…»

А может, дело не в матушке-планете и не в скважине? Может, отец просто не захотел приехать? И не приедет совсем? Почему тетя Вика сказала тогда маме странные слова: «Я даже не знаю, кто я теперь…»?

Кто? Уже не родственница?

Тьфу, какая чепуха в голову лезет…

А если не чепуха?

Если я буду, как Юрка, без отца?…

Юрке легче: он своего отца никогда не знал… Только легче ли? Что значит «легче», если одиночество?…

Глеб правильно написал про одиночество.

Вроде бы все хорошо в жизни, а почему тогда у многих грустные глаза? У мамы, у Юрки, даже у тети Вики? И у Глеба…

Ну, то, что у Глеба, – это понятно…

Янка, словно вспомнив о Глебе, заиграл «Вечернюю песенку» – он теперь хорошо ее знал. И этой песенкой закончил игру.

Все захлопали. Сперва не сильно, а потом громче, громче. И я захлопал. Хотя, по правде говоря, мне больше нравилось, когда он играл в вагоне. Но все равно молодец Янка!

Я хлопал и совсем забыл, что надо беречь соседние места. Когда спохватился, с двух сторон уже сидели какие-то девчонки. Я с досады чуть не треснул каждой по шее и стал выбираться из рядов. Вышел на лужайку рядом с эстрадой. Замахал Янке, чтобы он бежал ко мне. Но на эстраду выскочили два клоуна – рыжий и белый, они задержали Янку. Белый клоун затряс над колпачком ладонями и женским голосом закричал:

– Дети! Внимание! Дети!… Янка играл замечательно! За это ему вручается праздничный почетный диплом! И подарок!

Янка смущенно затоптался. Ему дали блестящий лист и плоскую красную коробку. Наверно, с конфетами. Он быстро наклонил голову, шевельнул губами: видимо, сказал «спасибо». И пошел с эстрады. Я опять замахал ему: давай сюда! Он заметил, кивнул.

Но тут клоун снова закричал:

– Дети! Пока готовятся наши танцоры, мы успеем наградить еще нескольких ребят! Пусть поднимется на сцену Геля Травушкин!

Кто? Я?

Зачем? Я же не артист…

– Геля!… Дети, среди вас есть Травушкин?

Знакомых было много. Из рядов закричали клоуну, что «тут он», а мне: «Гелька, давай! Копейкин, жми на сцену!»

Я пожал плечами и пошел.

Рыжий клоун захлопал растопыренными ладонями, а белый взял меня за руку и радостно объявил:

– Геля Травушкин прекрасно потрудился во время подготовки праздника. Замечательно потрудился! Давайте поблагодарим его за это!…

Зачем это он? Разве я лучше других? Все работали, все ходили перемазанные краской и клеем. Я хотел сказать об этом, но ребята захлопали, зашумели, а клоун закричал:

– Поэтому Геля Травушкин тоже получает диплом и подарок! Диплом – вот он, а подарок очень большой. Пусть Геля пройдет вон в ту дверь и там получит свою награду!

Я пробормотал «спасибо» и пошел к дверце в глубине эстрады. Было ужасно неловко, но и любопытно было: что за подарок? И даже мелькнула мысль: «Может, я в самом деле немножко лучше других работал?»

За дверью оказалась фанерная комнатка. Но подарка мне там не дали. Там переодевались для танца девчонки. Они завизжали и вышибли меня вон. Хорошо, что не на сцену, а в другую дверь – в кусты позади эстрады. Я выбрался из кустов и ошарашенно помотал головой. Вот так подарочек! Что это, карнавальная шутка? Ничего себе шуточки…

Я очень разозлился. Скомкал захрустевший диплом и закинул в кусты. И тогда из кустов появился еще один клоун. Вышел легко, незаметно как-то, даже веточки не шелохнулись. Он был в желто-красном балахоне и в маске. Маска – такая веселая рожа, губы растянуты в широченную улыбку и похожи на жирный красный полумесяц.

– Это ты Геля Травушкин? – спросил клоун воркующим голосом из-под маски.

– А что вам надо? – ощетинился я. Потому что хватит с меня шуток.

– Тебя надо, голубчик! – обрадовался он. – Пойдем.

– Куда?

– За подарком, конечно!

Он взял меня за локоть красной плюшевой перчаткой. Я вздохнул и пошел. Стало жаль диплом, но тут же я подумал: «Потом найду и разглажу».

Клоун повел меня по узенькой заросшей аллейке. Идти по ней вдвоем было тесно, царапались ветки, но я стеснялся сказать «отпустите». Мы пришли к старой кирпичной будке, вроде водокачки. Клоун толкнул дощатую дверь и промурлыкал:

– Входи. Здесь подарочная кладовая.