Микенский цикл - Валентинов Андрей - Страница 147

Гладь широко распростер, успокоив неистовство бури,

И, усмиренные, спят неспокойно тяжелые волны.

– Эй-а, гребцы!

Пусть эхо в ответ нам откликнется: эй-а!

Я смеюсь: ну и песня! Какое же эхо в море? Этой нимфе нечего делать среди белых гребешков. Она осталась там, в Аркадских лесах, средь Калидонских гор. Хайре, Эхо, когда-нибудь встретимся!

– Эй-а, гребцы!

Пусть эхо в ответ нам откликнется: эй-а!

Пусть заскользит, встрепенувшись, корабль под ударами весел.

Море смеется само и в согласии с небом дарует

Нам дуновенье ветров, чтоб наполнить стремительный парус.

– Эй-а, гребцы!

Пусть эхо в ответ нам откликнется: эй-а!

Море смеется... А хорошо сказано! Черный нос рассекает волны, соленый ветер наполняет тяжелый парус, берег уже далеко...

Прощай, Аргос! Прощай, Эллада!

Хайре!

Поле Камней, я оставляю тебя! Прощай, папа, прощай, дядя Эгиалей, прощай Великий Геракл, прощай Амикла! Вы все равно будете со мной, вам нечего делать там, среди призраков! И остальные – друзья и враги – прощайте!

Хайре!

И ты, Эриний, аэд-пьяница в шитом серебром фаросе, прощай! Не с добром ты искал меня, но все равно – прощай!

...Его труп нашли на рассвете – возле лагерного частокола, чуть присыпанный серым морским песком. Эриния узнали с трудом – по плащу и по разбитой кифаре. Аэд был мертв, и мертв давно, не день и не два. Тление исказило черты, а неспокойная душа уже прошла свой последний путь к асфоделевым лугам. Острый хеттийский кинжал – такой же, как я нашел на берегу, торчал из груди.

Значит, не ты, Эриний, пел мне про буйную дурь ветров? Не ты рассказывал о хитростях своего ремесла? Да ты и не стал бы этого делать, ты пришел ради совсем иного...

Кто же тогда?

Я оглянулся, пытаясь за лиловой далью разглядеть черную полоску исчезающего берега. Поздно! Все уже позади!

«Пойми, кто может, буйную дурь ветров! – одними губами прошептал я. – Валы катятся – этот отсюда, тот оттуда...»

– В их мятежной свалке носимся мы с кораблем смоленым! – весело откликнулся знакомый голос.

Я оглянулся. Тот, кто называл себя Эринием-изгнанникем, бродячим певцом, стоял рядом. В таком же точно фаросе, с тяжелой сумкой для кифары, в старых сандалиях.

– Радуйся, аэд Оторванная Рука, – вздохнул я. – Радуйся!

Мы стояли рядом, волны мчались навстречу, а ветер толкал в спину, гоня чернобокий корабль прочь от исчезнувшей за лиловой далью земли.

– Кажется, мне следует сказать спасибо, – наконец усмехнулся я. – И даже жертву принести?

– Кажется, – согласился он, но уже без улыбки. – Хотя мы с тобой... кажется... не очень любим друг друга, племянник! Один раз ты чуть не заклял меня. Помнишь, возле Калидона?

– Помню, – я внимательно поглядел на его бесстрастное, вечно юное лицо, на тяжелую кифару, выглядывающую из потертой сумки. На миг почудилось – только почудилось! – будто нестойкое лживое марево исчезло, и вместо аэда в грязном фаросе передо мною беззвучно вырос смерч – огромный, темный, попирающий волны, тянущийся к самым небесам...

Почудилось?

– Помню! И Плеворнское поле помню, и харчевню на микенской границе. Хорошо поешь, аэд! А песни подбираешь еще лучше!

– Подбираю? – удивился он. – Не обижай меня, племянник! Я их сочиняю, и, говорят, неплохо сочиняю. Рассказывают, что и кифару я придумал. Может, и правда, как считаешь?

– Тебе виднее, Психопомп!

– Можешь называть меня как и раньше – Ворюгой! – рассмеялся он. – Не обижусь! Когда-то друзья называли меня Пустышкой. Мне нравилось!

Я вновь оглянулся. Странное дело, никто на корабле не слышал нашего разговора. Впрочем, такое ли уж странное?

– У тебя были друзья, Пустышка? Друзья среди нас, людей? Это было что, в Золотом Веке?

Словно тень упала на ЕГО лицо. Словно где-то рядом неслышно прошелестело черное крыло Таната.

– Совсем недавно, племянник... Страшно дружить с людьми! Они уходят – навсегда. Их жалеешь... Но тебя, кажется, не нужно жалеть, Диомед?

– Меня – не нужно! – оскалился я. – И своим передай, всем ИМ – не нужно! Понял?

– Ты поклялся, знаю, – негромко ответил ОН. – Поклялся кровью. А я спас твою жизнь этой ночью! МНЕ не приказывали – просто спас. Ты не прав, когда судишь о НАС. МЫ и вы, люди, одно целое. МЫ – не людоеды, пойми! НАМ нужна ваша вера, ваша искренность, ваша кровь – да, кровь! Но МЫ создали этот мир, этот Номос, МЫ и есть мир! МЫ сделали вас людьми! Не творили, да! Но без НАС вы, люди, были бы хуже зверей...

Я не стал отвечать. С НИМИ трудно спорить. Но к чему спорить, все и так понятно!

– Не понятно! – отрезал он, и я невольно вздрогнул. – Ты винишь НАС за эту войну, Диомед! Но ведь вы, люди, хотели ее больше нашего! Да неужели ты думаешь, что у НАС не было другого способа истребить таких, как ты, полубогов?

– Недобогов! – перебил я. – Уродов с отравленной кровью! Что, больно смотреть на свой грех?

– Вот ты как! – присвистнул он. – Грех! А разве твоя мать не любила Тидея Непрощенного? А разве тогда, на лесной поляне в Аркадии, ты думал о грехе? Мы слишком похожи, МЫ и вы...

И вновь я не стал отвечать. Да, похожи! Мы слишком похожи...

– Вы, люди, не стадо, а МЫ – не пастухи с ножами. МЫ – пастыри. И сейчас МЫ показываем вам дорогу в новый мир, в новый Номос. Не только для вас, но и для ваших правнуков – на века, на тысячелетия. Потомки, те, кто увидит солнце через столетия, будут считать вас героями – великими, величайшими! Что тебе еще нужно, Диомед? Выжить? Ты знаешь – выживают, побеждая. Победишь – и пойдешь дальше! Хоть к Океану, хоть на край Земли, хоть в Космос! Дорога начинается с первого шага, сделай его!

Он замолчал, усмехнулся, поглядел вверх, на сверкающий Лик Гелиоса.

– Разыгрался старик сегодня... Я не убедил тебя, племянник?

– Не знаю, – задумался я. – Не знаю... Нет...

– И все-таки подумай! А мне пора. Мой долг выполнен, я проводил тебя, как и полагается Покровителю Путей...

– Погоди! – встрепенулся я. – Тот человек, Эрикний... Кем он был?

И вновь показалось, что крыло Таната прошелестело совсем рядом.

– Его звали иначе, – медленно проговорил Психопомп. – Он из Беотии, поэтому ему было очень трудно скрывать акцент... Несколько лет назад его сестру, она была совсем еще ребенком, изнасиловал один молодой, опьяненный победой воин. Не знаешь, кто это был, Диомед?

В глаза плеснула тьма. Воздух в горле показался камнем.

А я еще говорил о грехе!

– Она... – Слова рождались с трудом, застревали во рту. – С нею... что?

– Узнай сам, если хочешь, – донеслось из черной дали. – Как и то, кто посылает к тебе убийц, кто открыл ворота врагу, кто уже много лет мечтает отправить тебя к моему дядюшке Гадесу. На войне как на войне, племянник.Сражайся!

Я очнулся, глубоко вдохнул соленый воздух, повернул голову...

Никого не было рядом! Никого...

– До встречи! – Голос звучал тихо, словно шелест ветра. – А на прощанье – маленький подарок. Две строчки, их еще не спели, их пропоют только через много веков, но они как раз о тебе!..

Негромко зазвучали струны, голос кифары сливался с шумом волн...

– В остром копье у меня замешен мой хлеб. И в копье же

Из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье!

Нос «Калидона» внезапно рухнул вниз, в соленую пучину, тысячи брызг ударили в лицо... Пусть так! Я, Диомед Копьеносец, изгнанник, чужак, наемник на троне. Пусть!

Чернобокий корабль мчался вперед, к неведомому вражьему берегу, весла раз за разом взлетали к солнцу, ветер надувал белый парус с пурпурной каймой...

Пусть будет так! Я – это я!

Весла вновь ударили в неровную хлябь, врезались в лиловую воду, рассекая морскую плоть.

Эй-а! Эй-а!

– Эй-а, гребцы!

Пусть эхо в ответ нам откликнется: эй-а!

К Трое надменной плывем; так воскликнем же громкое: эй-а!

Вызов бросаем врагу, пусть он слышит победное: эй-а!

Азии берег, ты рядом уже. Мы, Эллада, идем! Жди нас! Эй-а!