Кожаный Чулок. Большой сборник - Купер Джеймс Фенимор - Страница 82

— Теперь их это мало интересует. Утешительно думать, Хетти, что, если мать даже совершила в юности какой-нибудь тяжелый проступок, она потом искренне раскаивалась в нем; грехи ее прощены.

— Ах, Джудит, детям не пристало говорить о грехах родителей! Поговорим лучше о наших собственных грехах.

— О твоих грехах, Хетти? Если существовало когда-нибудь на земле безгрешное создание, так это ты. Хотела бы я иметь возможность сказать то же самое о себе! Но мы еще посмотрим. Никто не знает, какие перемены в женском сердце может вызвать любовь к доброму мужу.

Мне кажется, дитя, что я теперь люблю наряды гораздо меньше, чем прежде.

— Очень жаль, Джудит, что даже над могилами родителей ты способна думать о платьях. Знаешь, если ты действительно разлюбила наряды, то останемся жить здесь, а Непоседа пусть идет куда хочет.

— От всей души согласна на второе, но на первое никак не могу согласиться, Хетти. Отныне мы должны жить, как подобает скромным молодым женщинам. Значит, нам никак нельзя остаться здесь и служить мишенью для сплетен и шуток грубых и злых на язык трапперов и охотников, которые посещают это озеро. Пусть Непоседа уходит, а я уж найду способ повидаться со Зверобоем, и тогда вопрос о нашем будущем разрешится быстро. Но солнце уже село, а ковчег отплыл далеко; давай вернемся и посоветуемся с нашими друзьями. Сегодня ночью я загляну в сундук, а завтра мы решим, что делать дальше. Что касается гуронов, то их легко будет подкупить теперь, когда мы можем распоряжаться всем нашим имуществом, не опасаясь Томаса Хаттера. Если только мне удастся вызволить Зверобоя, мы с ним за какой-нибудь час поймем друг друга.

Джудит говорила твердо и решительно, зная по опыту, как нужно обращаться со своей слабоумной сестрой.

— Ты забываешь, Джудит, что привело нас сюда! — укоризненно возразила Хетти. — Здесь могила матушки и только что рядом с ней мы опустили тело отца. В этом месте нам не подобает так много говорить о себе. Давай лучше помолимся, чтобы господь бог не забыл нас и научил, куда нам ехать и что делать.

Джудит невольно отложила в сторону весло, а Хетти опустилась на колени и вскоре погрузилась в свои благоговейные, простые молитвы. Когда она поднялась, щеки ее пылали. Хетти всегда была миловидной, а безмятежность, которая отражалась на ее лице в эту минуту, делала его положительно прекрасным.

— Теперь, Джудит, если хочешь, мы уедем, — сказала она. — Руками можно поднять камень или бревно, но облегчить сердце можно только молитвой. Почему ты молишься не так часто, как бывало в детстве, Джудит?

— Ладно, ладно, дитя, — сухо отвечала Джудит, — сейчас это не имеет значения. Умерла мать, умер Томас Хаттер, и пришло время, когда мы должны подумать о себе.

Пирога медленно тронулась с места, подгоняемая веслом старшей сестры; младшая сидела в глубокой задумчивости, как бывало всегда, когда в ее мозгу зарождалась мысль, более отвлеченная и более сложная, чем обычно. — Не знаю, что ты разумеешь под нашей будущностью, Джудит, — сказала она вдруг. — Мать говорила, что наше будущее — на небесах, но ты, видимо, думаешь, что будущее означает ближайшую неделю или завтрашний день. — Это слово означает все, что может случиться и в том и в этом мире, милая сестра. Это — торжественное слово, Хетти, и особенно, я боюсь, для тех, кто всего меньше думает о нем. Для нашей матери будущим стала теперь вечность. Для нас это — все, что может случиться с нами, пока мы живем на этом свете… Но что такое? Гляди: какой-то человек плывет к замку, вон там, в той стороне, куда я показываю; он теперь скрылся. Но, ей-богу, я видела, как пирога поравнялась с палисадом!

— Я уже давно заметила его, — ответила Хетти спокойно, ибо индейцы нисколько не пугали ее, — но я не думала, что можно говорить о таких вещах над могилой матери, Пирога приплыла из индейского лагеря, и там сидит только один человек; кажется, это Зверобой, а не ирокез.

— Зверобой! — воскликнула Джудит с необычайным волнением. — Этого быть не может! Зверобой в плену, и я все время только о том и думаю, как бы его освободить. Почему ты воображаешь, что это Зверобой, дитя?

— Ты можешь судить об этом сама, сестра: пирога снова видна, она уже проплыла мимо замка.

В самом деле, легкая лодка миновала неуклюжее строение и теперь направлялась прямо к ковчегу; все находившиеся на борту судна собрались на корме, чтобы встретить пирогу. С первого взгляда Джудит поняла, что сестра права и в пироге действительно Зверобой. Он; однако, приближался так спокойно и неторопливо, что она удивилась: человек, которому силой или хитростью удалось вырваться из рук врагов, вряд ли мог действовать с таким хладнокровием. К этому времени уже почти совсем стемнело, и на берегу ничего нельзя было различить. Но на широкой поверхности озера еще кое-где мерцали слабые отблески света. По мере того как становилось" темнее, тускнели багровые блики на бревенчатых стенах ковчега и расплывались очертания пироги, в которой плыл Зверобой. Когда обе лодки сблизились — ибо Джудит и ее сестра налегли на весла, чтобы догнать неожиданного посетителя, прежде чем он доберется до ковчега, — даже загорелое лицо Зверобоя показалось светлее, чем обычно, под этими красными бликами, трепетавшими в сумрачном воздухе. Джудит подумала, что, быть может, радость встречи с ней внесла свою долю в это необычное и приятное выражение. Она не сознавала, что ее собственная красота тоже много выиграла от той же самой естественной причины.

— Добро пожаловать, Зверобой! — воскликнула девушка, когда пироги поравнялись. — Мы пережили печальный и ужасный день, но с вашим возвращением одной бедой, по крайней мере, становится меньше.

Неужели гуроны стали человечней и отпустили вас? Или вы сбежали от них только благодаря собственной смелости и ловкости?

— Ни то ни другое, Джудит; ни то ни другое. Минги по-прежнему остались мингами: какими они родились, такими и умрут; вряд ли их натура когда-нибудь изменится. Что ж, у них свои природные склонности, а у нас свои, Джудит, и не годится говорить худо о своих ближних, хотя если уж выложить всю правду, то мне довольно трудно хорошо думать или хорошо отзываться об этих бродягах. Перехитрить их, конечно, можно, и мы со Змеем их впрямь перехитрили, когда отправились на выручку его суженой… — Тут охотник засмеялся своим обычным беззвучным смехом. — Но обмануть тех, кто уже один раз был обманут, — дело нелегкое. Даже олени узнают все уловки охотника после одного охотничьего сезона, а индеец, у которого однажды раскрылись глаза на вашу хитрость, никогда больше не закрывает их, пока остается на том же самом месте. Я знавал белых, которые позволяли одурачить себя во второй раз, но с краснокожим этого не бывает. Всему, что они знают, они научились на практике, а не по книгам; опыт — лучший учитель, мы хорошо запоминаем его уроки.

— Все это верно. Зверобой. Но если вы не убежали от дикарей, то каким образом вы очутились здесь?

— Это очень естественный вопрос, и вы очаровательно задали его. Вы удивительно хороши в этот вечер, Джудит, или Дикая Роза, как Змей называет вас, и я смело могу сказать это, потому что действительно так думаю. Вы вправе называть мингов дикарями, потому что у них поистине дикие чувства, и они всегда будут поступать жестоко, если вы им дадите для этого повод. В недавней схватке они понесли кое-какие потери и готовы отомстить за них любому человеку английской крови, который попадется к ним в руки. Я, право, думаю, что для этой цели они готовы удовольствоваться даже голландцем.

— Они убили отца, это должно было утолить их жажду крови, — укоризненно заметила Хетти.

— Я это знаю, девушка, я знаю всю историю отчасти потому, что видел кое-что с берега, так как они привели меня туда из лагеря, а отчасти по их угрозам и другим речам. Что делать, жизнь — очень ненадежная штука. Наше знакомство началось необычайным образом, и для меня это нечто вроде предсказания, что отныне я обязан заботиться, чтобы в вашем вигваме всегда была пища. Воскресить мертвеца я не могу, но что касается заботы о живых, то на всей границе вряд ли вы найдете человека, который мог бы помериться со мной… Хотя, впрочем, я говорю это, чтобы вас утешить, совсем не для хвастовства.