Солдаты мира - Леонов Борис Андреевич - Страница 54

Родион, не перечитывая, сунул письмо в помятый конверт и быстро заклеил его. Он боялся даже не того, что, перечитав, с чем-нибудь не согласится, вычеркнет какую-то мысль, но ему была неприятна сама возможность заново все пережить или, наоборот, охладеть ко всему, пристыдить себя в чувствительности и банальном суемудрии.

Печка почти прогорела. Родион обернул в газету два сухих полешка и положил их на тлеющие древесные угли, которые изредка пускали брусничные пузырьки огня. Дрова были на исходе. Родион растормошил Фомина и потуже стянул ватник ремнем.

— Ты куда? — спросил Колька, покачиваясь на чурбаке, словно тряпичная кукла.

Родион сдавил ему уши ладонями и сильно потер их, как будто размораживал.

— Экономь топливо. Я сейчас сбегаю за бревном в парк. Пила где?

— Под моим матрацем, — сонно буркнул Колька и вдруг встрепенулся. — В парк? Брось. Такой колотун на дворе. Вон как свищет ветрюга. На часового еще напорешься.

— Не напорюсь. Я одно бревно заприметил возле противотанкового рва. Соси лапу, Коля.

Родион по земляным ступенькам вскарабкался наружу, и его спеленало таким ледяным ветром, что он чуть было опять не юркнул в палатку. Возле грибка его кто-то окликнул. Всмотревшись, Родион увидел нахохлившуюся фигурку рядового Панасюка из второй батареи, с которым вместе призывался в армию. Родион с улыбкой вспомнил, как на последней медкомиссии Панасюк бил себя худеньким кулачишком в грудь и доказывал, что у него прекрасное давление, иначе бы он не поджимался двенадцать раз на перекладине и не толкал ядро, как мячик, но что вчера он просто перепил самогонки со школьными товарищами. В учебном подразделении Панасюк беспрерывно совал нос во все запретные зоны и первый из карантина схлопотал наряд на унитазы. Он же первый и в караул ухитрился сходить с сержантами, которые полюбили его за дошлость, — после этого к нему нельзя было подступиться. С Родионом он всегда разговаривал с лукавой снисходительной ехидцей и сердился, если тот пропускал мимо ушей его неуклюжие подковырки. Он первый окрестил Цветкова «профессором», и это прозвище мгновенно приклеилось к Родиону…

— Дневалишь? — насмешливо спросил Родион.

— Угадал. Куревом богат? Поделись с братом своим. Промерз до кишок.

В который раз кольнула Родиона острая досада на себя за то, что не курит. Однажды он не превозмог желания и попросил у Ларина разок затянуться козьей ножкой — еле откашлялся. Хорошо бы сейчас угостить этого озябшего пройдоху и самому поглотать горячий дымок.

— Подожди. Я у ребят возьму.

Родион принес две папиросы, и Панасюк обломал полкоробки спичек, пока прикурил, — Родион положил ему руку на плечи и загородил от ветра.

— Ну, спасибо, карифан, — сладко вздохнул Панасюк и с пристальным любопытством поглядел на Родиона. — А тебя какой леший погнал в непогоду?

— Дрова кончились. Ребята забыли с вечера приготовить. Хочу бревно из парка приволочь.

— Доброе дело. Твоя инициатива или старшина приказал?

— Моя, — засмеялся Родион.

— Ишь ты. Жена-то еще пишет? Не изменила?

— Холостой пока.

— Ларин сказывал, ты его жене такое письмо отгрохал, что крокодил прослезится. Мой старшина в тетрадку его себе переписал. Как бы нам столковаться с тобой, чтоб ты и моей крале в подобном ракурсе выдал? Она тоже чего-то носом крутит.

— Можно. Приходи сегодня в мою палатку после развода, — улыбнулся Родион и побежал к парку.

Просьба Панасюка взволновала его, и он с радостным облегчением пощупал карман ватника, где похрустывало письмо. Он обогнул караульную палатку и пошел на черный жгут противотанкового рва.

Возле ржавого бака с замерзшей водой блеснуло гладким боком аршинное бревно. Родион успел только шагнуть к нему.

— Стой! Кто такой?

Родион вздрогнул и растерянно выпрямился, не зная, что ответить. Из плотной круглой тени, которую отбрасывала водовозка, вышел длинный солдат в коротком тулупе и скинул с плеча автомат. Родион побледнел и отступил на шаг от бревна.

— Свои. Спрячь пушку, — выдавил он, стараясь быть небрежным.

— Я вот сейчас пощекочу твою задницу штыком, в другой раз не будешь ночью шастать куда не следует. Из второго дивизиона?

— Оттуда. Бревнышко не подаришь? Ребята мерзнут.

— Вы что, едите дрова? Как в прорву. Только вчера каждой палатке по два бревна выдали. Это вам не в городе паровое отопление. Беречь лес надо. Забирай бревно, горе луковое.

— Спасибо. Защитники отечества тебя на забудут.

— Во как! Ты еще ко всему и балаболка. А табачок у тебя найдется?

— Папироска одна завалялась, — радостно спохватился Родион и зашарил по карманам.

— Вот за это спасибо, браток. Тебя, наверно, господь послал. А может, и дьявол, чтоб я устав нарушил и на губу попал. Еще часок потерплю — и тогда уж за милую душу. Как звать-то тебя?

— Родион.

— Будь здоров, Родион, и не кашляй. Хороший ты парень. По глазам вижу. Я б тебе всю тайгу подарил. Ступай.

— Тебя-то как по имени?

— Денис Кремнев. Орудийный номер пятого расчета второй батареи первого дивизиона. Слыхал про такого? Нет? Это почему же? Весь полк меня знает, а ты нет. Непорядок. Я владимирский. А ты? Не московский?

— Я рязанский, — поспешно сказал Родион, чувствуя, как ему приятно произносить эти слова.

— Почти земляки. В Рязани, говорят, пироги с глазами. Эх-ма!.. Ну, ступай. А то начкар попутает. Приходи в казарму. Потолкуем.

— Обязательно приду, — улыбнулся Родион.

Кремнев помог ему взвалить бревно на плечо и добродушно похлопал по спине.

— Таскать тебе не перетаскать.

Загораживая бревном лицо от яростно секущего ветра, Родион обогнул противотанковый ров и зашагал к сопке. Глухой метельный стон еще острее взвинчивал в нем чувство непонятного счастья и восторга. Он представил, как обрадуются ему ребята, начнут удивляться, хвалить его и ругать себя за безалаберность, потом вскипятят чай в котелке и отогреют его — он даже стыдливо покраснел и усмехнулся: вот какие мелочи бытия способны теперь осчастливить его. Стоило ли пять лет корпеть в институте, рыться в пестром ворохе чужих мыслей, чтобы внезапно почувствовать странную радость оттого, что тащишь на горбу заледенелое бревно? Ведь счастье, в сущности, легкодостижимо, если оно предполагает добро. Оно должно быть естественным и незаметным, как дыхание, и всегда соотноситься с душой другого человека.

Родион вдруг остановился: ему показалось, что он слишком долго идет. Кругом, шипя, вскипала белесая муть, непротыкаемая взглядом. Лагерь как языком слизало. Неужели он свернул на чужую тропинку? Наверно, взял немного левее — надо забрать вправо. Стало сразу тоскливо и холодно — он с болью почувствовал, как залубенели пальцы, одеревенели щеки, взныло плечо под бревном. Не в силах потушить в себе страх, уже точно зная, что заблудился, Родион побежал и вскоре согрелся, но страх, смешанный со стыдом, не проходил. Место было незнакомое — очевидно, он все дальше и дальше уходил от лагеря. Родион попытался вспомнить, в какую сторону он вильнул от караульной палатки, но не мог сосредоточиться ни на одной мысли, страх разгонял внимание — наверно, лицо у него сейчас такое противное и жалкое. Родион понял, что этой беготней он еще туже затягивает петлю, и решил обследовать круг в радиусе двухсот шагов по ходу часовой стрелки. Вдруг вспомнил про бревно и плюнул с досады: чего это он столько времени на горбу его таскает, силы тратит, давно бы надо бросить, теперь от него никакого проку. Лучше сделать его центром круга, точкой отсчета. Проклятье: почему так стыдно, и страшно, и хочется завыть по-волчьи?

Выскоблив штык-ножом ямку, Родион поставил бревно на попа и пошел вправо, шевеля затвердевшими губами: раз, два, три… Это успокаивало его, отвлекало, но не надолго. Разгоряченное бегом тело быстро остужалось, пальцы не сгибались. После двух кругов Родион уже не нашел бревно, и ему стало совсем тоскливо, словно он потерял самое дорогое в жизни. Вскоре он поймал себя на том, что ищет не лагерь, а это проклятое бревно, морозный смолистый дух которого еще веял в памяти. Но когда он понял, что бесполезно теряет время, то бессильно опустился на снег и в остервенении заколотил кулаками о землю.