Розы красные - Паттерсон Джеймс - Страница 49

Он встал, не дожидаясь ответа на свой вопрос. А может быть, уже успел забыть, что только что спрашивал. Из истории болезни я знал, что у него случаются приступы гнева, но сейчас он регулярно принимал валиум лошадиными дозами. Что ж, неплохо. Андерсон был не менее шести футов и шести дюймов роста и должен был весить более двухсот семидесяти фунтов.

В бильярдной оказалось на удивление мило. Здесь было два больших окна, отчего комната казалась чрезвычайно светлой. Окна выходили на двор, где больные занимались физическими упражнениями. Там росли клены и вязы. С улицы доносилось веселое щебетанье птиц.

Мы были в комнате одни с Клетом Андерсеном. Мог ли этот гигант оказаться Дирижером? Пока что сказать мне было нечего. А ведь сейчас Клет способен запросто расправиться со мной при помощи кия или бильярдного шара.

Мы играли восемью шарами. Он оказался игроком средней руки. Я решил немного поддаться, чтобы подольше пообщаться с ним, и сделал две «подставы», но Андерсон этого, похоже, даже не заметил. Его серо-голубые глаза были абсолютно пусты.

– Хотелось бы свернуть шеи всем этим проклятым сойкам, – пробормотал он после неудачного удара. При этом он каждый раз почему-то выбирал не самые выгодные позиции на столе.

– Что же такого плохого сделали вам несчастные сойки? – поинтересовался я.

– Они там, на свободе. А я здесь, – пояснил Клет и уставился на меня. – Только не пытайся доставать меня своими психологическими вопросами, договорились? Мистер Дерьмовый помощник психиатра. Твоя очередь.

Я послал в лузу один шар, по другому промазал. Андерсон взял у меня кий и задумался над следующим ударом. Как мне почудилось, он размышлял слишком уж долго. Затем неожиданно выпрямился, отчего стал казаться еще более массивным. Сейчас он смотрел прямо на меня, и я заметил, как начало напрягаться все его тело, особенно руки.

– Ты мне сейчас что-то сказал, мистер помощник врача? – грубо спросил он, крутя в руке кий. Хотя тело Андерсона обросло жиром, но этот жир был достаточно плотным, как это бывает у профессиональных борцов.

– Нет. Даже не пискнул.

– Это, по-твоему, очень смешно? Пищат только эти поганые сойки, а ты знаешь, как я их ненавижу.

Я в отчаянии покачал головой:

– Я ничего не имел в виду.

Андерсон отступил от стола, продолжая держать кий обеими руками:

– Могу поклясться, что ты тихонько назвал меня киской. Что же я, по-твоему, киска? Или, может быть, писка? Или еще что-то такое же унизительное?

Я посмотрел ему прямо в глаза.

– Мне кажется, наша игра закончилась, мистер Андерсон. Пожалуйста, положите кий на место.

– Ты считаешь, что можешь заставить меня положить его назад? Попробуй, если ты думаешь, что я на самом деле – киска.

Я поднес свой свисток ко рту.

– Я здесь новенький, и не хочу терять место из-за глупых неприятностей.

– Ну, тогда ты пришел на работу не в самую лучшую дыру, приятель, – заявил Клет. – Свистун.

Потом он бросил кий на стол и, проходя к двери мимо меня, словно нечаянно, задел меня своим богатырским плечом.

– Следи за своим языком, черномазый, – презрительно заметил он, будто сплевывая слова.

Я не стал давать Андерсону больше никаких поводов к агрессии. Я схватил его в охапку и развернул так, что он остолбенел от изумления. Я позволил ему полностью прочувствовать силу моих рук, и теперь смотрел прямо в глаза Клета. Мне нужно было знать, как он поведет себя, если его спровоцировать к действию.

– Это ты следи за своим языком, – тихо прошептал я. – И, находясь рядом со мной, всегда старайся быть очень-очень осторожным и вежливым.

Я ослабил хватку, и Андерсон, освободившись из моих объятий, быстро удалился. Глядя ему вслед, я в глубине души понадеялся, что, может быть, он и есть Дирижер.

Глава 101

Самое неприятное, чего я только мог ожидать до сих пор, что Дирижер, после удачно проведенной операции, теперь исчезнет, и больше никто никогда о нем не услышит. Охота на Дирижера теперь больше напоминала ожидание появления Дирижера. Скорее, даже мольбу Всевышнему о том, чтобы Дирижер сделал что-нибудь такое, что привело бы нас к нему.

Смена в госпитале для ветеранов начиналась тридцатиминутной «оперативкой» с выступлением медсестер и заканчивалась обязательным кофепитием. Во время совещаний вкратце рассказывалось о каждом пациенте в отдельности, отмечались изменения в предоставлении привилегий некоторым из больных. Самыми модными словами и выражениями здесь были: «аффект», «податливость», «взаимодействие» и, разумеется «посттравматическое стрессовое расстройство». Этим последним расстройством страдала, как минимум, добрая половина всех лечившихся в госпитале мужчин.

Оперативное совещание закончилось, и начался мой рабочий день. Главным занятием помощника психиатра является общение с пациентами. Я прекрасно справлялся со своими обязанностями, и это напомнило мне о том, почему я так люблю психологию.

На самом деле сейчас происходило вот что. Большая часть моей прошлой жизни как бы снова накатывалась на меня. Я особенно остро чувствовал и понимал ужасные последствия психических травм. А мои «подопечные» мучились как раз от этого. Для них мир уже больше никогда не покажется таким же безопасным и удобным местом для существования, как раньше. Люди, окружающие их, теперь все казались предателями, и нельзя было довериться ни одной живой душе. У больных постоянно присутствовало чувство вины и сомнения в самом себе. Вера и духовность здесь просто не существовали. Зачем же Дирижеру понадобилось выбирать именно такое страшное место в качестве убежища?

Во время моей восьмичасовой смены, я должен был выполнять ряд весьма специфических обязанностей. Я проверял наличие острых предметов в семь часов (мне нужно было пересчитывать количество ложек, вилок и ножей в столовой. В том случае, если чего-то недоставало, а это бывало крайне редко, начинался обыск палат). Затем – беседа-общение в восемь часов с пациентом по имени Коупленд, который считался весьма склонным к самоубийству, и уже начиная с девяти происходили проверки местонахождения пациентов через каждые пятнадцать минут. Это сопровождалось отметками на доске, висевшей возле поста медсестры: после каждой проверки напротив фамилии ставился крестик (пациент присутствует в госпитале). Кроме того, на меня возложили обязанность выносить мусор (кто-то же должен был это делать!).

Каждый раз, подходя к доске, я отмечал наиболее вероятных, с моей точки зрения, подозреваемых, более жирными крестиками. В конце проверок выяснилось, что у меня накопилось семь кандидатов, на которых следовало обратить особое внимание.

Пациент по имени Джеймс Галлагер попал в мой «черный» список только потому, что подходил под внешнее описание физических данных Дирижера. Это был высокий мужчина, широкогрудый, подвижный и достаточно сообразительный. Этого было сейчас вполне достаточно, чтобы подозревать его.

Фредерик Шабо имел все возможные привилегии по выходу в город, правда, отличался скромностью и слыл тихим парнем. Я сомневался, чтобы он мог быть способным на убийство. После Вьетнама он перемещался по всей стране, не задерживаясь на одном месте более чем на несколько недель. Изредка он плевался в сторону персонала, но это было, пожалуй, сильнейшим проявлением его агрессивности.

Стивен Бауэн также имел разрешение на выход в город, и когда-то считался многообещающим капитаном сухопутных войск во Вьетнаме. Он страдал от посттравматического стрессового расстройства и, начиная с 1971 года, находился на лечении в различных военных госпиталях. Он с гордостью повторял, что, после того как ушел в запас, никогда серьезно ничем не занимался.

Давид Хейл работал в полиции Мэриленда в течение двух лет. Потом его замучили навязчивая параноидальная идея о том, что любой азиат, которого он встречал на улице, был подослан с целью убить его.

Майкл Феско работал в двух вашингтонских банках, но сейчас он был так накачан транквилизаторами, что вряд ли смог бы разобраться и в собственной чековой книжке. Возможно, он симулировал посттравматическую депрессию, но его лечащий врач так не считал.