Женское оружие - Красницкий Евгений Сергеевич - Страница 52

И последнее: в Туров поедут не все, а самые лучшие! Молча-ать! — Девичий ропот заглох, не начавшись. — Растяп, лентяек, неумех не возьму, дабы и род не позорить, и самой не позориться. Чтобы Туров покорить, надо из кожи вон вылезти, выше головы прыгнуть — вот вы у меня и попрыгаете!

При этих словах Анька побледнела и закусила губу. Аринка поняла — не выдержит!

«Закончила боярыня? Да, похоже — расслабилась и вот-вот отвернется от них. Но ведь она не объяснила, что им делать, чтобы ей угодить. Забыла? Ай, да неважно. Девчонки-то сейчас в растерянности и ужасе, а им надо путь показать и надежду дать, чтобы руки не опустили. И Анютка вон вперед подалась, уже и рот открыла, сейчас что-нибудь брякнет и опять влипнет. Анна и так как лук натянутый, даже не дослушает — ударит, а с девчонки уже хватит на сегодня…»

— Дозволь и мне слово молвить, Анна Павловна, — едва опередив Аньку и кланяясь обернувшейся к ней Анне, сказала Аринка. Та, кажется, готова была и ей в запале рявкнуть свое уже привычное: «Молча-ать!» — но наткнулась на серьезный и доброжелательный Аринкин взгляд и сдержалась. Не иначе, поняла, что не просто так та влезла сейчас со своим вопросом.

— Говори, — дозволила боярыня. — Не лишнее им послушать будет.

— Прости, что вмешиваюсь, но вижу, не понимают они еще до конца-то всего по молодости, кое-кто, поди, и обиделся. А ведь твоя правда — в Турове им поначалу очень нелегко будет, да и замужем обвыкаться придется. Потом в ножки тебе поклонятся за науку и строгость. Но ты уж скажи, сделай милость, как решать будешь, кто достоин окажется, чтобы им знать, к чему стремиться.

Тут, как на грех, Стешка, испугавшаяся за старшую сестрицу — уж больно грозна была боярыня, — ойкнув, выронила из рук шуршалку — туесок с сухим горохом. Девчонки уже похвастались Аринке, что им его Дударик подарил, вот и не выпускали из рук новую игрушку даже в строю. С перепугу лица у Феньки и Стешки стали совсем несчастными, на глаза навернулись слезы, и девчонки захлюпали носами. Анна повернулась на шум:

— Это что там такое? — Но перепуганные детские мордашки отрезвили боярыню, и она сразу убавила суровости в голосе, не желая пугать маленьких. — Вы-то что расстроились? Вас это все не касается. Дайте-ка лучше мне забаву вашу поглядеть.

Она внимательно, будто впервые осмотрела малый закрытый туесок, наполненный сухим горохом — поданную ей Стешкой шуршалку, — и с усмешкой показала ее девкам.

— Вот и ответ вам. Чтобы каждая завтра к вечеру себе изготовила такую же, но побольше раза в два. Наберете мешок желудей и возьмете у Плавы гороха. Я и наставники будем вам кидать туда — за провинности горох, за успехи — желуди. А потом и посчитаем… Вот у кого желудей окажется меньше… А будете сами тайком в туеса что-то подкладывать, я — горсть гороха сыпану, не пожадничаю. Ясно?

Девки вразнобой закивали, но Анна нахмурилась и снова гаркнула:

— Как отвечать надобно, дурищи сиволапые? Голос пропал? Ясно, я вас спрашиваю?

— Так точно, ясно… — все еще вразнобой загалдели потрясенные новшествами девчонки.

— Не слышу! Ясно?!!

— Так точно! — На этот раз ответ прозвучал почти слаженно. Анна вздохнула и не стала настаивать дальше, видно решив, что на первый раз и этого достаточно.

«Ой, совсем боярыня девчонок запугала. Но так, наверное, и надо — дело-то какое невиданное: девок, ровно воинов, учить. Мне вроде и вмешиваться пока не след, но ведь замуж их готовить она собралась, а не в бой…»

Аринка про себя решила, что непременно поговорит об этом с Анной при случае, а пока просто прижала к себе все еще испуганных сестренок.

— И еще, — уже напоследок вспомнила Анна, — больше я вас по утрам поднимать не буду. Старшая этим займется — каждый день другая. Она за всех передо мной и ответит. И за проспавших, и за непорядок. И за нерадивость или лень вашу вместе с провинившимися ей отвечать, если не пресечет. Она же с вечера проследит, чтобы в умывальню воду натаскали. А вы ей подчиняться будете, как отроки урядникам: все в этой шкуре по очереди побываете. Ясно?

— Так точно!

Анна оглядела девок, на миг задержалась глазами на Машке, проскочила мимо поскучневшей лицом Аньки и остановилась на Проське:

— Прасковья!

— А?.. То есть слушаюсь… — поспешно откликнулась та, не слишком радуясь вниманию боярыни.

— Завтра старшая ты. За подъем и построение тоже ты отвечать будешь. За проспавших и сама без завтрака останешься, если растолкать не сподобишься. Ясно?

— Так точно! — Проська ответила бодро, но на лице явно читалось сомнение — счастья по поводу своего завтрашнего старшинства девка, видимо, не испытывала…

Вот эти-то новшества и лишили девиц аппетита. Даже Плава заметила и встревожилась — уж больно вяло девчонки ковыряли ложками в мисках. Одна Млава уплетала за обе щеки, посматривая голодными глазами в сторону общего котла. Но Анна категорически запретила давать ей добавку.

— И так уже порты на заднице трещат! Чтобы я тебя рядом с кухней и не видела! А ну пошла на улицу!

Стешка с Фенькой хоть и рвались на посиделки со старшими, но заметно было — клюют носами, устали уже от новых впечатлений, от беготни и игр. Аринка проследила, чтобы они умылись на ночь, уложила спать, а сама вдруг поняла — не заснет. Рано еще, на улице светло по-летнему, до отбоя, как тут называют отход ко сну, далеко, да и маетно как-то на сердце. Не тревожно, как было в дороге или по приезде в Ратное, когда ожидала решения старшего Лисовина, нет. Скорее радостно и спокойно, и чувство такое, словно не в чужом она месте, а дома. Сама себе подивилась, но ощущение это не проходило — будто она из долгого странствия к родному порогу вернулась, и не новое вокруг узнает, а забытое вспоминает. И главное — Андрей здесь. Вот он-то и правда — родной и близкий теперь, будто всю жизнь только его искала и ждала.

Не сиделось ей в горнице, вышла на улицу и повернула в ту сторону, откуда слышалась удивительная музыка и звонкие голоса.

Вечерние посиделки с песнями поразили Аринку несказанно, не просто поразили — околдовали! Она раньше не только не слыхивала ничего подобного, но даже и не подозревала, что такое вообще может быть! Ничего похожего на тот напевный речитатив, к которому она привыкла — размеренный, неторопливый, продолжительный, под который так хорошо долгими вечерами рукодельничать или заниматься какой-нибудь другой домашней работой.

Да и само пение было необыкновенным. Начать хотя бы с того, что руководил пением (именно водил руками) отрок Артемий. Его руки не просто двигались в лад с песней, а постоянно подавали какие-то знаки, заставляя поющих изменять тон голосов, приказывая умолкнуть какой-то части хора, а то и оставить только один голос. И певцы эти знаки понимали и беспрекословно им подчинялись, так же, как и музыканты, столь ловко подыгрывающие поющим, что порой и не различить было, где голоса, а где музыка. То укорачивая, то растягивая звуки, то возвышая, то понижая тон, хор выводил нечто такое… Аринка и слов не знала, чтобы даже не описать, а хотя бы правильно назвать получающееся… волшебство. Да, именно так — волшебство, иначе и не скажешь.

Можно было бы сравнить это чудо с церковным пением, но смысл выпеваемых слов был не возвышенным, обращенным к Небесам, а наоборот — земным, говорящим об обычной жизни обычных людей, но тоже диковинным. Вместо привычных, подробных, повторяющихся описаний и повествований слова этих чудесных песен были удивительно емкими, вмещающими в несколько фраз так много смысла, что размышлять над каждой песней можно было бы, наверное, целыми днями. Одна беда — коротки были те песни. Только заслушаешься, только переполнишься чувствами, которые несут музыка и слова, а уже и конец! Но и огорчаться долго не приходится — звучит новая песня, творится новое волшебство.

У отроков, правда, получалось похуже, чем у девиц. Ну да оно и понятно — возраст такой, голоса ломаются.