Женское оружие - Красницкий Евгений Сергеевич - Страница 62

62

— Как скажешь, Анна Павловна, — уже твердо повторила Аринка, сожалея, что невольно выдала-таки свои истинные чувства — не говорить же боярыне, что попов не любит, не верит им и их не принимает. — Не подумавши я сказала, прости.

Ответила-то Арина смиренно, хотя на язык поначалу просилось совсем другое, да привычка на вопросы о вере отвечать, как положено и как того священники требуют, не позволила. Хотела того Анна или не хотела, но и в ее словах Аринка неожиданно для себя почувствовала, что благочестие боярыни во многом для виду, только потому, что так надо. Сразу же вспомнились и мелкая поганка Красава, и то, что где-то тут, рядом с ревностными христианами, вполне благополучно обретается языческая волхва. И Аристарх вспомнился, от которого так и несло силой и жутью старой веры, и еще множество мелких примет того, что Ратнинская сотня, насаждая христианство, если нужно огнем и мечом, сама Светлых Богов и обычаи пращуров отнюдь не забывает.

А потом мысленно зацепилась за слово «надо», и словно прозрение пришел ответ на вопрос, которым Арина мучилась все последние дни: чем жизнь в воинском поселении отличается от жизни в обычном селе?

Каждый человек каждодневно, как в делах малых, так и больших, делает выбор между «хочу» и «надо». Тот, кто по лености ли, глупости ли, по каким-либо иным причинам чаще допустимого делает выбор в пользу «хочу», рано или поздно расплачивается за это, и расплачивается жестоко — скудостью, неустроенностью, несчастьями, а порой и смертью.

В обычной жизни частенько приходится поступать вопреки своему «хочу», именно — как надо. Это Аринке достаточно часто объясняли и родители, и священник, а когда подросла, то и сама примеры тому видела. В том же наставляла и бабка-ворожея, но только она одна не останавливалась в объяснениях на слове «надо», но еще и добавляла: без «хочу» тоже не жизнь. Просто во всем нужна соразмерность, правильное сочетание «хочу» и «надо» — гармония.

И это тоже было Аринке понятно, и чем старше она становилась, чем глубже познавала жизнь, тем понятнее. Однако никто и никогда не говорил ей о том, что бывает, если человек полностью отдается понятию «надо», совершенно отринув от себя «хочу». Напротив, по большей части все именно к этому и призывали, и именно такое самоотречение ставили в пример, считая добродетелью. Но так ли оно на самом деле? Впервые подобная мысль пришла ей в голову, когда она увидала в Турове монаха — согбенного, истощенного постами и молитвенными бдениями, с глазами, горящими нездешней, неземной страстью. Тогда и подумалось: вот для кого существует только «надо» и никакого «хочу» — ни тени мирских и телесных радостей, даже самых мелких, только лишь долг и служение до полного самоотречения! Чего ради?

Уж на кого, на кого, а на монахов, ушедших от мира, ратнинцы вроде не походили, но именно этот монах ей почему-то вспомнился. Ведь так же, как и он, жители воинского поселения превыше всего ставят служение. Только монах служит Богу, а ратнинцы — князю и сотне. Тем и отличается воинское поселение, что для жителей его «надо» главенствует над «хочу» гораздо чаще, чем для жителей обычных селищ. Да и как иначе могло выжить христианское село в окружении дремучих лесов, населенных отнюдь не мирными язычниками? Как иначе одно поколение ратнинцев за другим, вздев брони, то и дело могло уходить на войну, на кровь, на смерть, не только не противясь такой судьбе, но и считая для себя это долгом, честью, стезей, достойной настоящего мужчины? И как ратнинские женщины провожали их, не ведая, увидят ли вновь живыми, и ждали, ждали, ждали…

Но за все надо платить. Если за главенство «хочу» расплачиваются несчастиями, то за главенство «надо» — чем? И снова вспомнилось монашеское отречение от мирских радостей. А в Ратном? Вроде бы обычные жители… или? Да! Как поразили Арину музыканты и певцы, управляемые отроком Артемием! Не могло такого быть в Ратном! Конечно же были там и праздники, и песни, и пляски; но вот такого, как здесь, в крепости, — чтобы каждый день, да еще столь необычного, — нет, не могло! А сама обыденная жизнь? Достаточно лишь вспомнить Корнея с Аристархом, как становилось понятно: вся жизнь Ратного проходит под строгим присмотром и управляется железной рукой. А в крепости? Да, учат, да, строго; но не чувствуется здесь каменной предопределенности — «так было, и так будет впредь, а кто не согласен или не способен… горе тому!». Недаром же у Арины сложилось ощущение созидания чего-то нового!

В Ратном, подчиняясь беспощадному «надо», постепенно позабыли о многих малых радостях жизни — довлеющее чувство долга заменило их. И ушла, потерялась гармония, в иную сторону, нежели у лентяев и глупцов, но ушла! И вроде бы нельзя не уважать людей, подчинивших всю свою жизнь исполнению долга, но разве это жизнь?

А в крепости радость жива! Вернее, не так — не жива, а возрождается! И не только в пении и музыке! Блеск в глазах живущих здесь, поразительная чувствительность Дударика, загадочная умудренность Прошки, страстность Роськи, увлеченность Кузьмы, мечтательность Анны-младшей, никак не сочетающаяся с возрастом живость, прямо-таки молодость Ильи, материнская доброта сразу ко всем отрокам Плавы… Да на кого ни глянь — каждый чем-то светел! Ни одного человека с печатью мрачноватой решимости исполнения долга на челе. Ну разве что Демьян да еще несколько отроков. Но потому-то они и бросаются в глаза, что у остальных этого нет, а в Ратном — почти у всех! Даже подравшиеся у лавки бабы породили у Арины мысль о том, что они в тот час могли ПОЗВОЛИТЬ себе побыть просто бабами. Именно в тот час, а не всегда! А здесь, в крепости, пожалуй, только Анна ПОЗВОЛЯЕТ или НЕ ПОЗВОЛЯЕТ себе это. Ну может быть, еще кто-то, со всеми-то Арина еще не познакомилась. Впрочем, у Анны долг не то чтобы задавил ее собственные желания, нет, чувствуется, что ее «хочу» и «надо» так тесно слились, что она и сама их порой разделить не может. А вот остальные просто живут и жизни стараются радоваться.

Странно, казалось бы, главные здесь Анна и Алексей — люди долга, люди «надо», а извечной предопределенности и неизменности нет! Кто тому причиной? Михайла? Да, он! Но как он смог пойти против всеобщего «надо», впитанного с молоком матери? Как сумел понять, что главное «НАДО» — это гармония, сочетание «хочу» и «надо»? Как умудрился так повернуть жизнь нарождающегося поселения? Но ведь получилось! И людей-то подобрал — таких еще поискать. Или они уже здесь переменились?

«Что ж ты за отрок такой, Михайла Лисовин? Как это у тебя выходит так, что почти никого заставлять не надо, а люди сами… да с радостью… Ох, Аринушка, не скоро ты в здешних делах разберешься, ой не скоро! А жить здесь тебе уже хочется, и не только потому, что здесь Андрей живет, хотя Андрей, конечно, главнее главного!»

ГЛАВА 2

Июль 1125 года. Ратное. Дорога из Ратного в крепость

На следующий день, чтобы поспеть на службу, выехали рано. Впервые Аринка видела девичий десяток во всей красе. Мария, Анна-младшая, Прасковья и Софья в чудных платьях с присобранными в талии пышными юбками, с заколотыми косами и ниспадающими с высоких гребней легкими платками, придающими их походкам особую стать, просто глаза слепили. Одежда остальных вроде бы и привычно выглядела — юбки да рубахи праздничные, но вот поверх них надето еще что-то, чему Аринка даже и названия подобрать не могла: короткое, с большим вырезом, без рукавов и такое прилегающее, что все девичьи стати подхватывало и словно напоказ выставляло. И прикрыто все вроде, а смотрится больно соблазнительно. Отроки вон как косятся!

Анька, заметив удивление молодой наставницы, с гордостью объяснила, что называется это непонятным словом «корсет».[4] Уж на что Аринка в Турове насмотрелась на заморские наряды иноземных купцов, но про такое даже и не слыхивала. А девчонки знай старались — хвастались кто затейливо вырезанными краями тонкой замшевой одежки, кто искусной вышивкой росписью[5] по такому же наряду, но из ярко-красного холста. Одну только Млаву такая обновка не красила, она в ней совсем уж несуразно выглядела. Конечно, девка и должна справной быть, но ведь эта… Коли бы не коса и не наряд девичий — ну прямо баба, много раз рожавшая. И юбки ведь самые пышные себе выбрала, а то, что у других талией называется, так туго перетянула, что выпирали ее телеса, как тесто из кадки.

вернуться

4

Вообще-то такая часть женского платья называется корсажем, но Ратников, как подавляющее большинство мужчин, такое слово вряд ли знал, а вот про корсеты где-то что-то слышал.

вернуться

5

Роспись — шов, характерный для традиционной вышивки.