Бросок на юг - Паустовский Константин Георгиевич - Страница 49

Маленькие стаканы вина, отмечавшие наше медленное, но верное продвижение по Тифлису, сыграли счастливую роль: они уничтожили следы моей обычной застенчивости.

Дело в том, что Мрозовский списался со своими родственниками в Тифлисе и заочно снял для меня комнату в их доме. У Фраермана уже была готовая комната, где жила Соня.

Я немного стеснялся въезжать в комнату, снятую Мрозовским, так как знал, что родственники Мрозовского были известные на Кавказе футуристы, братья Зданевичи – поэт Илья и художник Кирилл. Я знал, что у них останавливался Маяковский, когда бывал в Тифлисе, что у них постоянно бывали все грузинские художники и поэты: и Ладо, и Гудиашвили, и Тициан Табидзе, и многие другие. Это обстоятельство меня, конечно, смущало.

Но сейчас мое смущение растаяло без остатка в легком кахетинском вине.

Зданевичи жили в старом доме с большими запутанными деревянными террасами, выходившими во двор, с полутемными, прохладными комнатами, с выцветшими персидскими коврами и множеством рассохшейся мебели. Лестницы на дрожащих террасах качались под ногами, но никого это не смущало.

С террас был виден на горизонте снег Главного хребта. Из комнат Зданевичей с утра до позднего вечера доносились аккорды рояля, женское пение, чтение стихов и шумные споры и ссоры.

По всем террасам и коридорам ходили, прихрамывая, голуби. Когда люди замолкали, то весь дом глухо и страстно ворковал.

Кроме того, с утра во всех углах квартиры была слышна зубрежка французских склонений и спряжений. Это старик Зданевич – бывший учитель гимназии – занимался французским языком сразу с несколькими недорослями и неучами. У всех недорослей, как на подбор, были унылые, бубнящие голоса.

Каждые полчаса, а то и чаще, где-то падала и разбивалась посуда. На место происшествия тотчас спешила хромая такса и долго лаяла на виновника этого события.

Такса была со странностями. Она никогда не входила ко мне в комнату, а только приоткрывала мордой дверь, просовывала голову и неподвижно и тщательно смотрела на меня томными, восточными глазами. Так она могла стоять часами, но все же время от времени вдруг подпрыгивала, изгибалась и, изловчившись, начинала что-то выгрызать у себя на боку, страшно клацая зубами.

В первый же вечер моего приезда ко мне пришла хозяйка дома, старушка Валентина Кирилловна Зданевич. Она попросила разрешения немного посидеть у меня, чтобы отдохнуть от этого, как она выразилась, «цыганского табора». Моя комната, правда, была самая тихая.

С тех пор так и повелось: Валентина Кирилловна часто приходила ко мне посидеть и поговорить, и я был очень рад этому.

Через короткое время я уже полюбил эту маленькую старушку в пенсне, родом имеретинку, бывшую певицу, ученицу Чайковского.

Валентина Кирилловна поражала меня своей проницательностью, живым умом и спокойствием. Она вырастила двух сыновей – поэта Илью и художника Кирилла. Сыновья были воинствующими футуристами. Илья по праву считался одним из вождей футуризма вместе с Бурлюком и Крученых. Он учился в Петербургском университете. Газеты тех лет часто писали о его скандалах на петербургских литературных вечерах.

Он основал в Тифлисе общество «левых» поэтов и художников. Называлось оно «Сорок первый градус» (по географической параллели, которая проходила вблизи Тифлиса).

Но Илья Зданевич, так же как и Кирилл, заслуживает отдельного рассказа[11] . Пока же я хочу закончить описание квартиры Зданевичей и ее обитателей.

Я переступил порог этой квартиры и оторопел. Стены во всех комнатах, террасы и коридоры, даже кладовые и ванная были завешаны от потолка до пола необыкновенными по рисунку и краскам картинами. Много картин, не поместившихся на стенах, было свернуто в рулоны и стояло в углах.

Все эти картины принадлежали кисти одного и того же художника, но очень редко можно было найти на них его грузинскую подпись: «Нико Пиросманишвили».

О Пиросманишвили я тоже расскажу несколько позже[12] . Сейчас же я хочу передать, если это мне удастся, то странное состояние, которое вызвали у меня его картины. Два месяца я не мог привыкнуть к ним и жил в очень конкретном, но вместе с тем и полуреальном мире.

То был главным образом Кавказ, одновременно и причудливый и точный. И не только Кавказ, но и самые разные явления жизни, увиденные совсем не так, как мы привыкли их видеть. Так наивно и свежо может видеть человек, только что прозревший после слепоты. Или человек, внезапно проснувшийся, когда действительность еще не избавилась от налета сновидений.

В моей комнате тоже висели картины Пиросманишвили (Зданевичи звали его для краткости Пиросманом). Поэтому у меня было время изучить их и полюбить.

Рядом с этими картинами совершенно терялась нарядная орнаментальная роспись на стенах моей комнаты. Она была сделана персидскими художниками по заказу квартиранта Зданевичей – персидского консула в Тифлисе, жившего здесь до меня.

Кроме картин, в комнатах было много цветов. Квартира походила на оранжерею.

Цветы часто опрыскивали свежей водой. Поэтому в комнатах пахло сырой землей и листьями.

Когда в окна ударяло солнце, квартира напоминала летний день после ливня: со всех листьев, веток и цветов торопливо падали, поблескивая, капли теплого комнатного дождя.

Срезанных и собранных в букеты цветов в доме почти не держали. Вместо них всюду лежали куски коры, похожие на корытца. Они были наполнены разными свежими цветами: фиалками и крокусами, эдельвейсами и камелиями – и мхами всех цветов: изумрудно-зелеными, рыжими, черными, золотыми, красными и лимонными. Мхи пахли йодом.

Кроме цветов и мхов, в коре держали мелкие папоротники, хвощи, всякие интересные вещи из растительного и животного мира, вплоть до корней в виде рыцарей и стыдливых купальщиц. На мхах сидели уснувшие бабочки. Они походили на беспредметные рисунки «левых» художников.

Жившая у Зданевичей экспансивная полька, художница Мария, составлявшая все эти необыкновенные «букеты», называла их «супрематистскими мотыльками» и вкрадчиво, чисто по-польски спрашивала нараспев:

11

Константин Паустовский познакомился со Зданевичами – Кириллом Зданевичем и Валерией Владимировной (в девичестве Валишевская), – когда они уже были разведены, но продолжали жить в одном доме в Кирпичном переулке, имея общего сына Алика (Павла), отданного, по сути, на воспитание бабушке – Валентине Кирилловне Зданевич.

Романтическая взаимность Константина Паустовского и Валерии не могла быть не замечена Кириллом, в дневнике проскальзывает короткая запись отца: «Кирилл ревнует».

Валерия Владимировна вскоре после отъезда моих родителей в Москву выходит замуж за Михаила Сергеевича Навашина, сына известного ученого-ботаника, продолжающего дело отца. И только после ухода от Навашина Валерия Владимировна в 1936-м году становится женой К. Г. Паустовского.

К моменту получения заказа на оформление книги «Бросок на юг» Константин Георгиевич третим браком связал свои узы с Татьяной Алексеевной Евтеевой. Так что обид и недоразумений из-за Валерии у моего отца и Кирилла Михайловича быть не могло.

Не случайно поэтому их творческие контакты не прекратились и в последующем. Через несколько лет по просьбе Кирилла Михайловича Паустовский напишет предисловие к его книге «Нико Пиросманашви-ли». Заканчивается оно следующими словами:

Кириллу Михайловичу Зданевичу мы обязаны тем, что великолепное, сверкающее, очень жизненное и вместе с тем, я бы сказал, магическое (как магичен, величав и порой загадочен Кавказ) искусство Пиросманашвили теперь открыто всем. Каждому дана возможность встретиться лицом к лицу с этим великим народным живописцем и испытать на себе власть его картин.

Будем же благодарны Зданевичу, который в ущерб собственному творчеству, жертвуя своей любимой работой, отдал много лет и сил на то, чтобы приобщить тысячи и тысячи людей к той чистейшей радости, которую он сам испытал, открыв бессмертного Пиросмани.

12

Помимо «Броска на юг», Константин Паустовский написал о Пиросмани три очерка. Первый, под названием «Грузинский художник», написан по свежим впечатлениям и опубликован во втором номере раритетного ныне журнала «Искусство и промышленность» за 1924 год. Чуть позже, в 1931 году, Паустовский помещает в журнале «Бригада художников» (в органе, как написано в выходных данных, Федерации пространственных искусств) другой – «Жизнь на клеенке», и ровно через пять лет после «Броска на юг» в составе своего сборника «Книга о художниках» (1965 год) появляется наиболее полный вариант под прямым, бесхитростным названием «Нико Пиросманашвили».

Интересно отметить, что первый очерк целиком, в несколько измененном виде, вошел в окончательный книжный вариант. Это говорит о многом. Хотя бы о том, что первый набросок сохранил не только ауру первичного соприкосновения Паустовского с полотнами художника, но и нес в себе отзвук непосредственных впечатлений автора от Тифлиса. И еще одна маленькая деталь: немногие литераторы берут на себя смелость публиковать первые свои вещи, чаще всего следуют реверансы, что это грехи молодости и работы несовершенны. В данном случае первые литературные опыты оказались достойны взгляда зрелого мастера слова.